— Ах, ах! — Сигизмунд кокетливо подкатил глаза. — Разве канцлеру не известно, что женские чары сильнее королевской власти? Клеопатра служит нам достойным примером. — И неожиданно изменил тему: — Где вельможный пан Лев примет меня для конфиденциальной беседы?
— Ваше величество, для короля Речи Посполитой весь этот замок в распоряжении. Но если король пожелает, здесь, за этой дверью, мой кабинет…
В просторном кабинете полумрак. Две свечи в тяжелых бронзовых канделябрах выхватывали из мрака полки с толстыми книгами в кожаных переплетах, кованые сундуки, в каких хранятся дорогие пергаментные свитки, картины на стенах.
Сигизмунд уселся в кресле, вытянул тонкие ноги, побарабанил ногтем по крышке стола. Сапега стоял рядом. Наконец Сигизмунд спросил:
— Не пора ли, вельможный пан Лев, спросить у Димитрия, когда он отдаст нам Смоленск и Северскую землю? Какие мысли имеет на этот счет канцлер Сапера?
Сапега потер бритый подбородок.
— Ваше величество, нашим преждевременным требованием мы можем толкнуть московитов на новую смуту и лишимся того, кого мы поставили на русский престол.
— Хм, а не хитрит ли Димитрий? Кому, как не тебе, известно, кто есть Димитрий. Он самозванец и сидит великим князем московским нашими стараниями. Может, этот Димитрий ко всему и плут? Хотя сейм и противился, мы дали ему злотые, мы дозволили вербовать в войско самозванца вельможных панов и шляхту, мы не выдали его Годунову, когда Борис требовал этого. Пусть Димитрий не забывает о том и не пытается хитрить. Мы говорили ему, на каких условиях поддерживаем его. Северская земля и Смоленск — вот наши требования!
— Со времен великого князя московского Василия Речь Посполитая лишилась Смоленска, и если мы не вернем его теперь, московиты навсегда сохранят этот город за собой, — поддержал Сапега короля. — Но, ваше величество, осталось ждать совсем мало. Не ускоряйте бег времени, и Димитрий сам скажет вам: «Придите, ваше величество, и владейте!»
— О, вельможный пан Лев, я прислушиваюсь к твоему голосу.
— Да, ваше величество, я хорошо знаю московитов, чтобы сказать: не все они примут Димитрия, и он обратится к зам снова за помощью.
— Но мы должны напомнить ему о том, чего хотим! — снова сказал Сигизмунд.
— Ваше величество, когда в Москву поедет воевода Мнишек с дочерью, а с ними и князь Вишневецкий, мы поручим им сказать это царевичу Димитрию.
Король потрогал кончик уса, промолвил:
— Я отправлю посольство в Москву, и, если Димитрий не заверит их, что Речь Посполитая получит Смоленск и Северскую землю, мы напомним самозванцу, кто есть кто!
Они вышли из кабинета. Сигизмунд отыскал глазами князя Вишневецкого, поманил:
— Пан Адам, я слышал добрые вести: тесть князя Адама будет и тестем великого князя московского Димитрия? О! — Сигизмунд поднял палец. — Высоко взлетает воевода Юрий! И пан Адам тоже поедет в Москву? Мы велим воеводе Мнишеку и тебе, князь Адам, напомнить великому князю московскому, кому обязан, он своим возвращением в Москву. Наши злотые и шляхетское рыцарство, что привели Димитрия в Кремль, стоят тех земель, какие мы от него ожидаем…
Осенние вечера короткие…
Оглянуться не успел Артамошка, как сумерки сгустились. В кузнице потемнело. Поворошил Артамон угли в горне, со скрипом закрыл широкую дверь и, раскинув у стены старое одеяло, изготовился ко сну. Не захотелось в избу идти, Агриппину тревожить. Она в ночь тесто поставила, хлебы утром печь собралась.
Лежал долго, ворочался. От земли вроде бы не холодно, а с боков поддувает. Снял с колка рваный кафтан, укрылся, согрелся. Пока сна ждал, о многом передумал. Вспомнились ему Хлопко Косолап и последний бой под Москвой. Грустно сделалось Артамошке. В той битве потерял он почти всех товарищей, а с какими удалось бежать, так и те кто погиб в войске царевича под Путивлем и Тулой, какие разбрелись по Северской земле, в Севск подались.
Забрехала соседская собака, нарушила Артамошкины мысли. Он приподнялся на локте, вслушался. Будто на человека кидается пес. Так и есть, поблизости ходит кто-то: шаги слышатся. Хрустнула ветка под ногой.
Артамошка встал, открыл дверь, высунул голову. Темень.
— Эй, кого там носит?
— Впусти-ко, брат Артамон, душу на покаяние.
— Никак, ты, бродяга бездомный? — узнал Акинфиев Варлаама. — Входи!
— Истину глаголешь, брат Артамон. Яко наг, яко благ. Авось отогреешь и корочку какую ни есть сыщешь? С утра во рту ни маковой росинки.
Монах вошел в кузницу.
— Погоди, — Артамон на ощупь порылся на верстаке, сунул иноку кусок черствой лепешки и луковицу.