— Мне ль забыть, как король говорил со мной в первые разы? — снова сказал Отрепьев. — Будто не царевич был перед ним. Терпел я, но нынче не желаю мириться, когда Сигизмунд меня в письмах не царем, а великим князем именует! И ежли его послы в Москву заявятся и не назовут меня царем, не приму…
Догнали патриарха. Он шел медленно, опираясь на высокий двурогий посох. Сказал Отрепьеву:
— Ты, сыне, не поддавайся на иезуитское искушение. Православная Русь унию не примет.
— Я, владыко, об этом и не помышляю. Боярской думе и собору все отдаю. Хотят, пусть решают, не хотят, неволить не стану. И земли русской не видать латинянам!
— Сигизмунду и папе пора честь знать, — сказал Басманов.
Отрепьев не ответил. К Игнатию подскочили патриаршие служки, подхватили под локотки, повели из царских хором.
В сенях немец Кнутсен охрану государева дворца нес. На голове шапка железная, грудь в броне. Одной рукой за саблю держится, в другой — алебарда. Замер. Отрепьев на него и не посмотрел. Уходящему Басманову сказал напоследок:
— Персидских гостей понадежней сыщи. Да не поскупись…
На торгу заговорили: под Дербентом или Шемахой, точно никто не знал, стрельцы и казаки побили турецкое войско и взяли немалый полон. А кто-то из подвластных султану кавказских князей намерен искать защиты у царя московского…
Новость привез персидский купец, с превеликим трудом добравшийся в Москву.
Речь о победе услышали монахи-иезуиты. В ту пору епископ Александр посылал в Рим иезуита с письмом к папе. В грамоте той не преминул епископ написать и о слухе, что по Москве гулял.
Глава 11
Войску московскому смотр государев. «Кой ты царь?» Артамошка Акинфиев снова бежит на юго-западный рубеж. Митрополит Филарет и архимандрит Пафнутий. Боярин Власьев обручается за царя. Войсковая потеха. Из Черкасска на Русь за хлебом. Мнишеки покидают Речь Посполитую. Илейко — Петр.
Бояре толпились в хоромах, дожидались государева выхода. Шуйский хоть и не зван, тоже приехал. Стоял рядышком с Голицыным, бороденку ногтями скоблил, с любопытством, слушал, о чем князь Василий Васильевич нашептывал.
— Григорий-то этой ночью в опочивальне не спал, с Молчановым по девкам шастали. И-их! А такое через ночь случается, коли не чаще…
— Зело беспутный кобель! — крутнул головой Шуйский.
Вошел, шурша шелковой рясой, патриарх Игнатий. Черные волосы прикрыты парчовым клобуком, под ухоженной смоляной бородой, поверх рясы, на толстой золотой цепи золотой крест. Повел по палате темными очами патриарх.
Шуйский первым Игнатия заметил, поклонился, попросил:
— Благослови, владыко!
Появился Петр Басманов. Широкие брови насупил, стукнул кованым посохом о мозаику пола. Звякнуло железо о камень. Басовито выкрикнул:
— Царь Димитрий Иванович порешил назначить на той неделе смотр всему воинству. И вам, бояре, надлежит не уклоняться, явиться в Александрову слободу, как и подобает, со своими дружинами при доспехах и оружно! А у государя покуда к вам больше дела нет. — И направился к выходу.
Дорога проторенная, морозцем высушенная, петляет мимо соснового и березового леса, мимо крестьянских озимей. Зеленя ржи в инее, просят снега.
Горячий конь под государем идет широкой иноходью, переходит в намет, потом на рысь.
На Отрепьеве польский кунтуш, расшитый золотой нитью, мягкая бархатная шапочка с собольей опушкой. Лицо у царя раскраснелось на ветру.
За ним Басманов поспевает. Петр на коне сидит влито, не гнется. Крупный Басманов, и конь у него крупный. Петр Федорович сдерживает его твердой рукой, не дает своему коню вырваться наперед.
Солнце на чистом небе уже четвертинку описало, как Отрепьеву с Басмановым открылась Александрова слобода: хоромы царские запущенные и службы, избы ремесленного люда и холопов.
Со времени Грозного слобода Александрова Богом и людьми проклята. Тут царь Иван Васильевич со своими опричниками виновный и безвинный люд казнил: роды боярские и княжеские древние со чадами и домочадцами изводил под корень…
Воинство под белыми стенами Успенского монастыря выстроилось. Встречать государя вышли монахи всем причтом, сытые, красномордые. Игумен Отрепьева и воинов крестом осенил.
При появлении государя разом грянули пушки огневого наряда. Заволокло пушкарей дымом, потянуло пороховую гарь по полю. Тревожно кричали над лесом и озимью напуганные пальбой птицы. Развернулись и затрепетали по ветру стяги и хоругви.