— Не по нашим обычаям живет царева невеста. Не принесла бы в Москву такого срама!
Но главный позор ждал московское посольство впереди: к рассвету, когда слуги бессчетно раз сменили свечи и Мнишеки начали прощаться с королем, Марина заплакала, упала к ногам Сигизмунда. Не выдержал Власьев:
— Ах, стыдоба! Разве гоже невесте царя московского валяться в ногах короля? Государь Димитрий Иванович не похвалит!
Встал Сигизмунд, отстранил Власьева, поднял Марину. Сказал громко:
— Не забывай, чем обязана ты стране, где родилась, где оставляешь ближних и где обрела счастье. Не изменяй обычаям польским и помни, что сделал я, король Речи Посполитой, для тебя…
Великий секретарь и казначей покидал дворец короля с тяжелым чувством. Шумели за спиной вельможные паны, радовались. Адам Вишневецкий бахвалился:
— Мы московитянам царя дали, а теперь царицу!
Власьев круто обернулся, лик от гнева перекосило, очи расширились. Вскинулась рука с кукишем под самый нос князю:
— На-кось, князь Адам, выкуси! У нас цари Божьей милостью, а не вашим панским изъявлением!..
И пошел, широко шагая. За ним едва поспевали дьяки с подьячими.
В гостином дворе Власьев дал сердцу волю. Плевался и разными греховными словами бранился.
— Во чертовы паны, вишь, чего в свои головы втемяшили. Како мнят о себе! Мы московитянам царя дали… Тьфу!
Дьяк Абрам пытался успокоить Власьева:
— Да не обращай ты на них внимания. Иль нам спесь панская не ведома?
— Полно, дурья башка! — Власьев подскочил к дьяку, больно ткнул костяшками пальцев в лоб. — Ты, Абрамка, дале своего носа не зришь. Здесь политику вижу!
В душе великий секретарь и казначей не переставал ругать Димитрия. Все к одному у Власьева сводилось: «Эвон, не мог в царицы кого из своих княжон либо дочек боярских избрать! Мало их на Руси? Нет же, паненку ему подавай…»
Одно и утешало Власьева, что теперь уже всему конец и можно собираться восвояси, в Москву. Не замешкались бы воевода с дочерью, а за московским посольством остановки не будет…
…Придерживая полы тулупа, дьяк Абрам бежал через весь город. Запыхался. Не отдышавшись, ввалился к Власьеву. Тот отогревался в валенках и меховой шубе.
— Мнишеки в Сандомир отъезжают! — едва переступив порог, закричал дьяк.
— Врешь! — всполошился Власьев.
— Истинный Бог, сам лицезрел.
— Ах, сучьи дети, ах, воры! — засуетился великий секретарь и казначей. — Ведь чуяла моя душа воеводову хитрость, однако же не думал. Вели, дьяк, возок заложить, живо!
К Мнишекам Власьев успел в самый раз, когда те уже мостились в карету. Московскому послу хоть и тяжело, одет не по-летнему, выпрыгнул из возка, закричал:
— Пан воевода, пани Марина, нам в Москву пора, разве не так?
Мнишек отмахнулся от Власьева:
— Але пан Афанасий не ведает, что в Москву ехать с пустым кошелем нельзя? Если царь Димитрий желает видеть невесту, пусть шлет злотые!
И, повернувшись к Власьеву спиной, полез в карету.
На Большой Полянке в сутки вырос снежный городок с бойницами и башнями, стены в рост человеческий.
Делали городок по оттепели, да еще водой облили, а мороз свое довершил, заковал стены звонким льдом.
Мастерили крепость по указу государя всей Стрелецкой слободой. Отрепьев назначил на Крещение потешный бой, и в нем стрельцам надлежало городок оборонять, а иноземным полкам приступ иметь. Биться не оружьем, а снежками.
На бой поглазеть заявилась вся Москва. Забава редкая, в моровые и голодные лета забыли веселье.
День солнечный, искрящийся, люто мороз забирает. Деревья в густом инее, заиндевелые медные колокола и пушки на кремлевской стене, коснись рукой, кожа прилипнет. Под ногами снег скрипит, рассыпается, благо снежки загодя налепили.
Над стрельцами в городке поставлен Шерефединов. Из сотников да в полковые головы! Чать, достоин — царя Федора задушил.
Немцев и шляхту привел Отрепьев с Басмановым. Под Григорием конь норовистый, дорогой подарок. Теперь князь Василий Шуйский на видном месте с другими боярами стоит. Увидел коня — душа заболела. А Отрепьев на потешную крепость Басманову указал:
— Вот так когда-нибудь в Азов стяг принесем!
Погладил коня по холке. Басманов сказал:
— Азов, государь, крепок, и взять его не просто. Не мне рассказывать, государь, какое у султана воинство, ты и без меня знаешь. А наши боярские дружины — горе луковое.
Гетман Дворжицкий спешился, утерся рукавицей. Усы заиндевели, мороз за щеки щиплет. Паны вельможные и немцы недовольны варварской затеей царя.