Филарет поначалу к их спору не прислушивался, о своем размышлял. Сегодня видел он инока Варлаама. Не встречал с той поры, как тот из Ростова убежал. Окликнул, но бродяга монах так дернул от Филарета, словно за ним стая псов гналась.
А свара в патриарших покоях усиливалась. Митрополит Алексий и патриарх Игнатий друг друга уже непотребными словами обзывали, петухами один на другого наскакивали. Алексий мал, тщедушен и голоском козлиным блеет, а Игнатий широкоплечий, высокий, говорит басом;
— Замолкни!
— Вишь, чего взалкал!
— Не доводи до греха, Алексий! — гремит Игнатий.
— Тебе ли, Игнатий, греха опасаться? Ты и на патриаршество обманом, хитростью пролез! Не желаю признавать тебя! — визжал Алексий.
Игнатий ухватил его за грудь.
— На святом соборе сана лишу…
— Созывай, созывай собор, сатана, иуда. Докажу, ты иезуитам служишь!
Игнатий посох занес, острием в самый глаз митрополиту целит. Архимандрит Пафнутий вокруг бегает, ладошками всплескивает.
— Ахти Господи, убьет.
— Стыдоба! — подал голос Филарет.
Подскочили чернецы, отвели Игнатия от митрополита. Алексий рясу одернул, клобук напялил.
— Изыди! — сплюнул патриарх. — Не могу аз зрить тебя!
— Не признаю, не признаю тебя, Игнатий, патриархом! — погрозил кулачком Алексий и засеменил из патриарших хором.
На думе митрополит все бубнил себе в бороденку, косился на патриарха, сидевшего в кресле сбоку престола.
Явился Отрепьев, быстрый, молодой, уселся на престоле. Озорно повел очами по боярам. Афанасий Власьев склонился к нему, шепнул что-то. Отрепьев выслушал, нахмурился. Объявили о приходе послов, и бояре стихли. Паны вельможные важные, гонористые: воевода Юрко со Стадницким, князь Адам и королевские послы Олесницкий с Госевским. У престола остановились, на поклоны самозванцу поскупились. Стадницкий на Мнишека указал:
— Воевода сандомирский пан Юрко отдает тебе в жены свою дочь.
Отрепьев подался вперед, перебил:
— Сей брак ли удивление? Либо есть в нем зазорное? Прадед мой женился на дочери великого литовского князя Витовта, а дед, Василий, на княжне Елене Глинской. И от нее отец мой Иван Васильевич. И разве крови царской есть в сиих браках помеха иль нашим, странам во вред? Нет, вижу в них связь между нашими; народами, близкими по языку и духу. Довольно! Своей враждой мы тешим неверных.
Отрепьев замолчал, откинулся в кресле. Пан Олесницкий протянул королевскую грамоту. Афанасий Власьев к нему шагнул, тихо прочитал Отрепьеву и тут же вернул Олесницкому.
— Она не государю нашему, царю Димитрию, писана, а какому-то князю, и таку грамоту мы не приемлем.
Зашумели паны:
— Королю и нам посрамление!
Олесницкий грубо выкрикнул:
— Але заслужили мы того? Але не у Речи Посполитой ты, Димитрий, нашел приют? Ты отвергаешь письмо с трона, на который сел по милости короля Снгизмунда и Речи Посполитой!
Бояре зашикали, завопили, стучат ногами по полу, ударили посохами. Поднял Григорий руку, призывая бояр успокоиться, потом посмотрел на панов.
— Вельможные паны, приняли бы вы письмо на свое имя, коли б в нем не означалось ваше шляхетское звание?
— Шляхетство наше испокон веков, — снова сорвался Олесницкий, — а князья московские николи не именовались цесарями!
— Ты, пан Олесницкий, — Отрепьев поднял палец, — видно, забыл ближнюю гишторию, не говоря уж, дальнюю. А отец наш Иван Васильевич не на твоей ли памяти на царство венчался?
— И впредь так будет! — подхватил Мстиславский.
Филарет на Отрепьева посмотрел, подумал: не прост самозванец. Разумом наделен он. Многие цари не имели такого.
И Филарет покрутил головой: «Пора убирать Гришку, покуда не укоренился…»
Из Грановитой палаты выпроводили вельможных панов. Бояре облегченно вздохнули — теперь и по домам. Утомились, эвона какое посольское дело справили! Зевали до скуловорота. Отрепьев на бояр поглядел сердито:
— Невмоготу иным боярам! Аль разум не желаете применить с пользой? Либо не имеете оного? Раскричались, раскудахтались, а к чему? Так ли на думе поступать должно? Нет! — Помолчав, добавил, сокрушаясь: — Вам бы, бояре, науки изучать, да куда, отяжелели вы…
Боярам его слова обидны, а попробуй возрази.
После думы хотел Филарет поговорить с Шуйским и Голицыным, да те вперед подались, а к Филарету вдобавок митрополит Алексий привязался. До Чудова монастыря не отстал.