Домишки в Путивле рубленые, крытые тесом и соломой. Центральная часть города, где боярские и дворянские хоромы, обнесена высокими бревенчатыми стенами.
За этими стенами два лета назад отсиделся от годуновского войска Лжедмитрий и, скопив силы, двинулся на Москву. Путивльцы и поныне гордятся: «Мы царевича Дмитрия приютили, подмогли в правом деле против Бориса Годунова…»
По подъемному мосту, переброшенному через глубокий ров, воевода Шаховской вышел на посад, где жили ремесленники и огородники, стрельцы и разный торговый люд. Здесь по воскресным дням собиралось думное торжище, на которое из ближних и дальних сел и городков съезжался народ, дрались в кулачном бою, решалась правда.
В обычные же дни Путивль-город не слишком бойкий, с весны зеленел садами, к осени радовал обилием плодов и разной ягоды. Вдоль рыбной речки Сейм берега живописные, лесные.
Шаховской остановился у реки, носком красного сафьянового сапога коснулся воды. Тянет за рекой туман, всплыла рыба, в заводи пугнула по воде мелочь — щука гоняла. Свежо…
Завтракали втроем, воевода Григорий Петрович Шаховской с гостями, князем Василием Масальским и Филиппом Пашковым, дворянином, пожалованным Лжедмитрием двумя деревнями в Веневском и Серпуховском уездах за то, что с отрядом мелкопоместных служилых людей помог самозванцу вступить в Москву.
Сытную еду запивали медом хмельным, игристым, речи вели тайные, запретные, вполголоса.
Сотник Пашков, по кличке Истома за красоту и ухарство, расстегнув ворот алой шелковой рубахи, весело поглядывал то на воеводу, то на низколобого хмурого Масальского, теребил серебряные застежки.
— Шуйский повелел народ к присяге приводить, крест целовать, — сказал Шаховской, поигрывая ножиком. — Куда как грозен! По московским церквам молебны о здравии служат.
— Ваське-то? — возмутился Масальский. — Слепец гунявый, гнида царь! Как же я ему присягну, шубнику?
Пашков засмеялся:
— У Шуйского, слыхивал, челядь шубы шьет, мошну набивает.
— Шубник, воистину шубник Шуйский, — подтвердил Масальский.
— Я вот чего скажу: не жди от Шуйского добра, коли воцарился, — снова сказал воевода. — За ним издавна молва недобрая. Грозному Ивану бородой сапоги обметал, при Федоре Ивановиче и Борисе Годунове гнулся, Дмитрию до поры угодничал, тварь.
— Змеей коварной царю Дмитрию в душу влез, — бубнит Масальский. — Ино и ужалил.
— Известно, Шуйский дворянство не честит, — сказал Пашков. — Мы его сторону держать не согласны, нам в том какая корысть?
— Чего там дворян, он и бояр не всех чтит. Льстецов обожает, наушников, одаривает их. Я вот о чем сообщу вам, — воевода перешел на шепот, — с верным человеком стольник Михайло Молчанов из Сандомира письмо переслал.
— О чем оно? — встрепенулся Масальский.
— Аль не догадываетесь?
И склонились над столом голова к голове, зашептались.
— Я слыхивал, стольник Михайло, когда из Москвы сбег, дорогой в Речь Посполитую первоначально к тебе, князь Григорий Петрович, в Путивль наведывался, — сказал Масальский.
— Было такое. Молчанов пишет, король Сигизмунд и паны вельможные на Москву помышляют. О царе Дмитрии поговаривают. Кое-кто не верит в смерть его. Разумеете?
— Слава тебе, Господи, — перекрестился Масальский. — С ляхами и мы на Шуйского.
— Не след того! — возмутился Истома.
— Вы это о чем? — не понял Масальский.
— Чужеземцев на Русь наводить, — зло ответил Пашков. — С Шуйским и без ляхов совладаем, так и отписать стольнику Михайле Молчанову.
— Слова твои верные, Истома, — поддержал Пашкова Шаховской. — Нам ли не знавать, зачем король с панами вельможными в московские дела нос суют, шляхту на нас насылают.
— Сами разобраться горазды в делах наших, — снова заговорил Истома. — И из-под Шуйского трон выбьем, силов достаточно. Снова заявляю, нам, дворянам, Васька не надобен. Не хотим такого царя, какой дворянству не защита. Вона встречался я недавно с рязанцем Ляпуновым Прокопием, жалуется, бояре холопов у дворян посулами и силком уводят, а Шуйский боярскую сторону держит, в приказах веры нам нет.
— Аль забыли, кто у царевича Дмитрия главной силой против Годунова был? — спросил Шаховской и тут же ответил: — Холопы да казаки. А когда Дмитрий в Москву вступил, враз место черни указал. Однако холопы и поныне поговаривают, царя Дмитрия, дескать, бояре извели, потому как он вольную намерился дать народу, землей жаловать.
— Ох-хо-хо, — вздохнул Масальский, — черни опасаюсь. Обойтись бы без нее.