С северо-восточной стороны Успенского собора — патриарший двор и церковь Двенадцати апостолов.
Стоят кремлевские соборы, красуются кладкой искусной, камнем точеным, блестят до боли в глазах их золотые маковки, кресты ажурные.
В полуденный час безлюдно на Ивановской площади, а в Грановитой палате дьяк Разрядного приказа басит царев указ. Закончил, свернул пергамент в трубочку, кашлянул осторожно. Тут Василий Шуйский с трона царского пристукнул посохом.
— А быть воеводой над полками, каких на воров посылаем, князю Юрию Никитичу Трубецкому! И ему в подмогу бояр, князей Дмитрия Буренина да Бориса Лыкова!
Голос у Василия Ивановича тихий, скрипучий. Бояре шеи из стоячих воротников тянут, ровно черепахи из панцирей. Василий Голицын ладошку к уху приложил, напрягся. А Михайло Скопин-Шуйский хитро косится на князя Черкасского. Вчерашним вечером, выходя из собора, Скопин-Шуйский переморгнулся с младшей дочерью князя.
Услышав царские слова, Скопин-Шуйский встрепенулся. Вот те раз!
Глянул на Трубецкого. Спесив князь Юрий, то всякому ведомо, но какой из него воевода?
Заслышав свое имя, князь Юрий Никитич поднялся, отвесил поклон, огненной бородищей чуть пола не коснулся. Однако сам в недоумении, как принимать государеву речь? С одной стороны, будто и честь ему выпала, с другой — с кем воевать? С холопами, гилью всякой… А князь Юрий Никитич рода древнего, от великого князя литовского Гедимина родство свое исчисляет. Одним словом, Гедиминовичи!
Трубецкой при избрании Шуйского на царство хоть и драл за него горло, но род их ниже своего ставил. Дома жене не единожды говаривал:
«Кой из Васьки царь, ни осанки, ни рыла…»
Тут Шуйский снова голос подал:
— А на Елец князя Ивана Михайловича Воротынского. Да еще отписать в город Новосилев, дабы князь Михайло Кашин там порты не протирал, а следовал к воеводе Воротынскому. — Вздохнул. — Стыдоба, ох-хо! Князья и дворяне с ворами заодно, Шаховской Гришка, Ондрей Телятевский… В Ельце дворянский сотник, Пашков…
Царское решение послать на Путивль Трубецкого, а на Елец Воротынского Дума встретила одобрительно:
— Разумно, государь, пора унять холопов!
— Шаховского, главного заводчика, вотчин лишить…
Погомонила Боярская дума, постановила войску выступать немедля. И без того воры вона какую силу обрели…
Поначалу князь Трубецкой в сильном расстройстве пребывал, потом мало-помалу успокоился.
Узнав, что предстоит брать Кромы, где воры засели, подумал, лучше уж Болотников, чем Шаховской. Авось Ивашка-холоп в деле ратном мало смыслит, а Григорий Петрович князь.
Успокаивало Трубецкого и то, что боярин Михайло Нагой уже бил болотниковцев.
Прошло дней десять, как князь Воротынский Москву покинул, пришло от него известие. Елец осадил. Сулил князь город взять и вора Истому Пашкова на государев суд доставить.
От голодных и моровых лет, какие страшным бедствием обрушились на Русь в царствование Бориса Годунова, обезлюдела курская земля. Некогда ухоженные поля поросли травой, в деревнях глухо и пусто.
Мало осталось посошных крестьян, холопы в постоянном страхе. Бояре в сваре и вражде, друг с другом из-за холопов дерутся, царские приказы кляузами донимают.
Шел Артамошка Акинфиев на Курск левым берегом Сейма, суд вершил над боярами, усадьбы их жег, а с севера на Курск двинулся князь Телятевский.
Большой воевода Иван Исаевич Болотников наказывал Артамону вотчину Телятевского не трогать, потому как князь Андрей с Шаховским в родстве и сам Шуйскому враг. А ежели Телятевский окажет ватажному атаману помощь, от нее не отказываться и с князем Андреем брать Курск сообща, порознь не тянуть.
Болотникову Артамошка перечить не стал, хотя и подмывало сказать, что хрен редьки не слаще, все бояре на одну колодку сделаны, под корень их изничтожать надо.
Подступил Акинфиев к Курску, тут и Телятевский подоспел. Дружина у князя невелика, всего сотни в две, но Телятевский на ватажного атамана смотрит свысока, воинов своих особняком поставил и никаких советов с Артамошкой не держал.
У князя Андрея на восставших холопов свои расчеты. Прикинул Телятевский, чем дожидаться в вотчине, когда чернь усадьбу запалит, а самого князя на воротах вздернут, либо бежать от взбунтовавшихся холопов и искать защиты у недруга Васьки Шуйского, не лучше ли последовать примеру князя Шаховского? Тот в Путивле воеводствует, а он, Телятевский, сядет с помощью холопов воеводой в Курске.
Обложило город трехтысячное войско атамана Акинфиева, перекрыло дороги. Задумался Артамошка, стены крепости хоть и старые, бревенчатые, однако высокие, крепкие, как их без огневого боя одолеть? На приступ лезть — и народ погубишь, и город не возьмешь.
Посоветовался с князем Телятевским. У того одно мнение: брать Курск измором. Акинфиев не согласился. Если под Курском до зимы топтаться, когда же они с Болотниковым в Москву попадут? Подъехал Артамошка к воротам, со стен стрельцы головы свесили. Закричал Акинфиев:
— Сказывают, куряне глазасты?
Ему со стены насмешливо:
— Мы-то с очами, а вы че головы задираете?
Тут Артамошка снова голос подал:
— Эй, куряне, открывайте ворота подобру!
— Аль мы пугливые?
— Не доводите до греха, едрен корень!
— Вы откуда такие храбрецы выискались и чего хотите?
— Мы войско Ивана Исаевича Болотникова! Не слыхивали? Поставлен он воеводой над всеми воеводами самим царем Дмитрием!
— Читали его письма! Да мы сомнение держим.
— Наш воевода правду народу ищет, и ежли город добром сдадите, на вас зло держать не станем.
— И обид чинить не будете?
— Головы куриные! — обиделся Акинфиев. — Аль вы бояре, чтобы вам обиды чинить? Хотите, к нам в войско крестьянское вступайте. Нет желания, к своим стрельчихам на полати полезайте.
— В таком разе впустим! — согласились стрельцы. — Нам за Шуйского-царя не резон биться. И воевода наш убег, а великому государю Дмитрию с радостью послужим!
Стукнули воротные запоры, заскрипели петли, и болотниковцы вступили в город.
— Входи, рать народная! — радовался люд, встречая оружных крестьян.
У съезжей избы собралась толпа, горланят:
— Сбивай замки, волоки кабальные записи!
— Там пистоли и самопалы есть!
— Раздавай оружие! Пороховое зелье давай!
Заполыхал костер из долговых бумаг, понесло пепел по ветру. Высокий, как жердь, курянин лаптем топнул:
— Свобода, робя!
Толпа подхватила:
— Гуляй, куряне!..
Артамошка для жилья облюбовал пустовавшую избу на посаде, а князь Телятевский в воеводских хоромах поселился.
День и другой минули. На третий прибыл в Курск гонец от Болотникова.
Велел Иван Исаевич князю Андрею в Курске воеводой остаться, а ватажному атаману Артамону Акинфиеву срочно идти под Кромы.
Пятитысячное войско Трубецкого подходило к Кромам. Двигались походным порядком. Далеко рыскали конные разъезды. За ними, наизготове, передовой Ертаульный полк. Следом пешие стрельцы, огневой наряд, обозы. Замыкал движение конный арьергард.
Намедни отрядил Трубецкой в Кромы послов. Требовал князь отворить ворота, выдать разбойников и присягнуть царю Василию. Кромичи послов выставили, заявив: «Коли у князя силы достаточно, пущай возьмет нас оружием, а миром нам с боярами несподручно».
Не успел Трубецкой Кромы осадить, как стало известно, на подмогу кромичам спешит Болотников.
Облюбовав место верстах в семи от города, московский воевода начал готовиться к бою.
Откинув тяжелый, шитый серебром полог шатра, Трубецкой взглянул на небо — чистое, звездное, месяц на откосе завис на рожках. Спят стрельцы у костров, перекликаются дозорные. Князь подумал, что опасаться воровского скопища ему нечего, у него, Трубецкого, большое войско, опытные начальники. Случись бою, победный исход обеспечен.
У Болотникова всего две тысячи холопов. Что он может сделать против стрельцов? Пожалуй, не осмелится вор, уйдет.