Но не только численность болотниковцев взволновала Скопин-Шуйского.
Приближались холопы молча, только и слышно, как шаркает множество ног и дышит людская громада. Может, в этом и уловил князь Михайло угрозу? Видать, знают холопы, что за землю и волю предстоит биться и многим в нее лечь доведется.
Недвижимо царево войско. Князь Михайло не велел начинать первыми, пусть холопы полезут на рожон, и тогда их встретят огневой наряд и пешие стрельцы, а конным боярам с челядью доканчивать воров.
В руках у царских пушкарей горят фитили, ждут команды стрельцы, а на них грозно катится мужицкий вал, вот-вот захлестнет.
Поднял руку воевода Михайло, но, опередив его, грянул огневой наряд болотниковцев. Упали первые ядра, и нарушился строй стрельцов.
Заиграли рожки, и, оставив в засаде воевод Нагого и Лыкова, Скопин-Шуйский с Турениным повели полки. Князь Михайло глазами по противнику шарит, надеясь увидеть крестьянского воеводу.
Сошлись ратники грудь с грудью, зазвенели топоры, лязгнули сабли, началась беспощадная сеча. Упали первые убитые и раненые, заалел снег от крови. Только и сделали царские пушкари первый выстрел, подняли их холопы на рогатины.
Дрались яростно и те и другие, не знали пощады. Врубился Болотников в самую гущу, зычно подал голос:
— Кру-уш-и-и!
Ему вторили:
— На сло-ом!
— Держись! — шумели стрельцы и наседали с новой силой.
Качнулось крестьянское войско, попятилось.
«Пора Межакову в дело вступать», — решил Болотников и подал знак. Но Межаков и сам разглядел, что пора. Поднялся в стременах, махнул рукой. С визгом, леденящим кровь, понеслись казаки. И тут же тронулся засадный полк Скорохода.
Теперь дугой изогнулись стрельцы. Видит князь Михайло, могут не устоять. Но в самый раз Нагой и Лыков от Данилова монастыря подоспели, и снова перевес на стороне Скопин-Шуйского и других царских воевод.
Артамошка Акинфиев крикнул зычно:
— Ребятушки, расступись!
И как накануне боя уговорились, расступились ватажники. В упор картечью ударили по стрельцам болотниковские пушки. Смешались синекафтанники, а ватажники их вилами и рогатинами колют, колотят дубинками и шестоперами, из пищалей расстреливают.
Рубится Иван Исаевич, а у самого нет-нет да и мелькнет мысль: как там у Пашкова и Беззубцева? И не знает Болотников, что меньше часа минет, как в самый разгар сражения предаст Истома, а воевода Дмитрий Шуйский кинет полки на подмогу Мстиславскому и Воротынскому. Окружат царские воеводы Заборье плотным кольцом, и не прорвется атаман Беззубцев, возьмут казаков в плен…
Долго и без перевеса бьются холопы и стрельцы. Теперь Скопин-Шуйский уже не уверен, кому достанется победа, храбро сражаются болотниковцы. Кинул князь Михайло в бой конных бояр с детьми боярскими, и те с криком: «Секи холопов!» — надавили в самый центр.
— А, подлое отродье! — выругался Болотников. — Гляди, вот он и наши главные недруги! Неужели уступим им, чтоб снова ярмо холопское надеть?
Ударили мужики новым прорывом, а Болотников отыскал глазами Скорохода, шумит:
— Митя, нут-ко, нажми Нагому под левую лопатку, охватывай крылом сучьих детей!
— От Красного новая вражья сила подступает! — послышался тревожный голос Акинфиева.
— Князь Мстиславский идет! — кричит Тимоша.
Болотников в стременах поднялся:
— Встречай царского воеводу, Артамошка!
Акинфиев в ответ:
— Иван Исаич, Пашков к Мстиславскому переметнулся.
Возле Болотникова Андрейко очутился.
— Мчись к Межакову, Андрюха, пускай пять сотен донцов повернет на Пашкова.
Выставив пики, понеслись казаки на дворянских ополченцев Истомы Пашкова.
— Коли переметов-отступников!
— Смерть дворя-анам!
Кончался день, затихла битва. Заиграли трубы, отошли царские полки.
По темноте отвел Болотников войско в Коломенское. Наводнили село мужики, возбужденные, шумливые, костры жгли, победами своими похвалялись.
В съержей избе Иван Исаевич собрал начальных людей, говорил, хмурясь:
— Не одержали мы седни победы от измены дворянской. Нам бы ранее предугадать, что затаил Пашков, а мы недоглядели. — Покачал головой. — Я о чем думаю, други-товарищи, теперь, когда Истома к Шуйскому переметнулся, нам от Москвы отойти надо и снова готовиться.
Тихо в съезжей избе, слушают атаманы и есаулы своего воеводу, не перебивают.
— В Коломенском нам засиживаться не следует, пробиваться будем, покуда силы есть. Завтра изготовимся и в ночь ударим. Пушки на коней навьючим, зелье огневое и съестное на сани грузить, а в Заборье к Беззубцеву пошлем сегодня сотника Зиму и есаула Кирьяна, пускай запорожцы на Серпухов пробиваются… Тебе, Акинфиев, нам отход прикрывать. Держись до полуночи — и за нами вслед. Стрельцы до утра вдогон не пойдут, а мы к тому времени от них оторвемся.
День начался тихий, морозный. Загрохотали царские пушки. Ядра прошивали лед, разбивали возы с обмерзшим сеном. Им отвечали пушки болотниковцев. Пошли на приступ стрелецкие приказы. Их встретили стрелами и огнем пищалей. Откатились стрельцы, затих бой.
К обеду загудели трубы, тронулись стрелецкие приказы, а с ними бояре с детьми боярскими.
— Гляди, мужики, дети боярские от Москвы-реки напирают! — зашумели коломенские.
Появился Болотников, крикнул:
— Подтаскивай пушки, в картечь их! Пали зельем, отражай приступ!
И снова отступило царское войско. Быстро сгущались зимние сумерки. Надев шубу и шапку, Иван Исаевич с Андрейкой вышли из избы. Крестьянские полки изготовились к прорыву.
К Болотникову подошли атаманы и есаулы.
— Раздвигай возы, начнем. Наперед пустим пищальников, а следом казаки Межакова проход расчистят, войско пропустят. Ты, Акинфиев, в заслон станешь. Не возрадуются наши враги, настанет час, потрясем московских бояр…
Смяв дозоры, навалились болотниковцы нежданно на спящий стрелецкий лагерь, навязали ночной бой. Загрохотали пищали, с гиканьем и свистом вынеслись казаки, в непроглядной темени кололи и рубили, не разбираясь, кто свой, кто чужой. Двинулось в проход мужицкое войско, пешие, огневой наряд, санный обоз. Уводил Болотников свои полки по серпуховской дороге.
Послы великого князя московского, государя всея Руси Василия Шуйского важно вступили в дворцовые покои короля Сигизмунда. Впереди дары несли богатые, чуть поотстав, дьяк Андрей шествовал, а за ним вышагивал петухом князь Волконский.
Григорий Константинович в расшитом длиннополом кафтане, ворот раструбом, в высокой боярской шапке соболиной и остроносых сапогах из мягкой кожи. Князь задирал голову так, что седая бороденка выпирала клинышком.
По коридорам дворца русское посольство сопровождал королевский маршалок. Дьяк обернулся, шепнул:
— Канцлер-то в отъезде, Григорий Константинович, к чему бы звать нас?
— Погодь, Ондрей, сейчас прознаем.
Сигизмунд встретил их стоя. За его спиной толпились придворные. Волконский и дьяк отвесили поклоны. Григорий Константинович сказал:
— От государя всея Руси, великого князя московского Василия Ивановича, ваше величество, королю Речи Посполитой.
— Во здраве ли великий князь?
Дождавшись ответа, снова спросил:
— Имеют ли послы какие известия из Москвы?
В словах короля Волконский уловил коварство, ответил с достоинством:
— У нас один наказ к королю, и государь слов своих не меняет.
Сигизмунд поморщился, а придворные зашептались.
— Известно ли послам, что полки царя Димитрия самой Москве грозят?
— У нас един царь — Василий Иванович Шуйский, — надменно ответил Волконский. — А те, о ком вы, ваше величество, упомянули, воры и разбойники.