Тут уже Басманов окончательно понял, к чему клонится вся аудиенция: Бучинский — протестант. Обращаться к нему у отца иезуита нет никакого желания. Но именно на это и рассчитывает царь.
Впрочем, оставив дворец и совсем озадаченного иезуита, царь увлёк Басманова за робою вовсе не к царице-матушке, но на Пушечный двор, где их встретил князь Василий Иванович Шуйский. Князь докладывал царю, глядя прямо в глаза, сколько воинов стоит сейчас под Москвою, дожидаясь необходимого вооружения. А что касается стрельцов, стрелецкие головы, да и военачальники пониже — сотники разные, десятники, — сразу уводят своих людей к войску, в Елец.
Князь глядел на государя такими преданными глазами, что заподозрить его в тех грехах, в которых обвиняла его Прасковьюшка, ну никак не хватало смелости.
Пушечный двор работал в полную мощь.
На следующее утро оказалось, что ночная стража в Кремле снова наткнулась на злодеев. Нескольких немецкие вояки уложили выстрелами из мушкетов — полковник Маржерет показывал трупы, при нём дело было, — нескольких захватили и по ночному времени подвергли решительной пытке. Но ничего не добились.
Только царь и на это посмотрел сквозь пальцы. Более того, Басманову доложили, будто один из немецких капитанов, воспользовавшись встречей с царём в конюшне, когда его величество наведывался к захворавшему своему любимому коню, — что этот немецкий капитан подал царю записку о грозящем заговоре, направленном против гостящих в Москве поляков. Царь в ответ разорвал записку, едва пробежав её глазами. И ответил с явным раздражением: «Пустяки всё это!»
Басманов тут же направился к государю с самыми решительными намерениями рассказать о доносе Прасковьюшки, да царь целый день не расставался с князем Василием Ивановичем Шуйским, и разговор у них шёл о подготовке к походу. Василий Иванович, по его собственным словам, представлялся замечательным знатоком военного дела, организатором, если только не замечательным полководцем.
А ещё говорили о предстоящем воскресенье, о задуманном зрелище для народа, о всеобщем веселье за Сретенскими воротами. Ездили даже туда — там уже на свеженасыпанных валах стояли пушки; там высились крепостные башни.
Конечно, всё это, а ещё то, что царь торопился, стараясь поспеть к вечеру на пир, который он давал в своём новом дворце, — всё это обернулось тем, что Басманов всё-таки отважился напомнить царю о пойманных сегодняшней ночью злодеях, что их, дескать, надо допросить в Сыскном приказе. О Прасковьюшкином доносе, который, конечно же, по причине присутствия тут князя Василия Ивановича не мог никак найти подтверждения завтра утром, Басманов решил рассказать на следующий день, тем более что назавтра ждали в Кремль Андрея Валигуру.
Какое-то раздумье пробежало по лицу царя при упоминании Басманова о ночных происшествиях. Но длилось это недолго.
— Так и быть! — сказал царь. — Завтра разберёмся. С утра я буду в Потешном городке, а после обеда — займёмся. Если, конечно, успеем. Если Андрей Валигура, приехав, не отвлечёт. А ещё пану Мнишеку скажу, чтобы поляки вели себя поскромнее. Жалобы на них.
Басманов намеревался только показаться на царском пиру. Что бы там ни было, а он никак не мог забыть предсказаний насчёт завтрашнего, субботнего, утра. Особую роль в предсказаниях играла, конечно, Прасковьюшка.
Входя во дворец, Басманов невольно очень внимательно оглядел иноземных воинов (стояли в этот день люди не полковника Маржерета, но полковника-немца Кнутсена). Возле них расхаживал князь Василий Иванович Шуйский, вроде бы озабоченный чем-то своим. Иногда он заговаривал с полковником Кнутсеном, а тот подобострастно кивал ему головою в медном огромном шлеме.
Во дворце висел такой невообразимый шум, поднятый польскими музыкантами, что даже паи Мнишек, страдающий к тому же от телесных недугов, морщился и вбирал голову в плечи.
Князь Шуйский на пиру уселся по правую руку от царя, переговаривался с ним весело, — и это снова не могло не подействовать успокоительно на Басманова.
Как всегда, Басманов принял хлеб и вино из рук государя, а потом уже пил, беря кубки из рук виночерпиев да стольников. И враз, после очередного кубка, он почувствовал, что перепил. Потому что потолок вдруг сорвался с места и поплыл, увлекая за собою толстые колонны, столы, всех сидящих за ними, орущих и галдящих, включая даже самого царя... Басманову стало стыдно своей податливости хмелю...