Отец Варлаам, по обыкновению, не мог молчать долго даже при такой прыткой ходьбе, когда за плечами лёгкая котомка с необходимым скарбом.
— Народу никак не убавляется на дорогах, а? Хотя мы уже далеко от матушки-Москвы? — снова начал он, предчувствуя, от кого последует ответ.
Отец Григорий с готовностью поддержал разговор.
— При таких правителях, — сказал он, — разве что калека не побежит!
— Царь — от Бога! — горячо возразил отец Варлаам. — Нельзя так говорить!
Подобное начало разговора грозило перейти в перепалку. Перепалки уже не раз вспыхивали в пути.
Инок Мисаил счёл за нужное вмешаться.
— Что-то шляха сказанного не видать, а? — спросил он.
Товарищи его притихли, ещё не вникая в смысл услышанного.
Шли так же споро, а лес вдруг обступил со всех сторон. Ветер вроде утих. Стало темнее прежнего, хотя по небу, проглянувшему узкою полосою, брызгало крепким светом: где-то вставало солнце.
— Батюшки! — снова первый спохватился отец Варлаам, приостанавливаясь и побуждая замереть на месте спутников. — Да мы же бог весть куда рванули! Да мы же поворот давно миновали!
Это было похоже на правду. Отец Варлаам с досады ударил себя ладонями по бёдрам, не зная, что придумать.
Отец Григорий не медлил:
— Вернёмся назад. А там и повернём.
Так и поступили. Да всё понапрасну.
Дорога назад определялась труднее, чем дорога вперёд. Солнце разогрело воздух, и земля под ногами становилась мягкой и вязкой. Пройдя какое-то расстояние, путники почувствовали, что заплутали вконец. Вдобавок ко всему раздался где-то отдалённый церковный звон. Путники было воспрянули духом, однако услышанное не смогло принести облегчения, потому что точно такой же звон раздался и с противоположной стороны, затем — и с третьей, только уже совсем тихий, очень далёкий. Звоны плыли над лесом, торжественные, печальные, как напоминание о том, что теперь-то уж нечего торопиться в Богдановку. Богача похоронят без отпевания.
Остановившись, отец Варлаам тоскливо заключил:
— Пропали требы... Эх мы...
Как бы в ответ на его слова в лесу раздался недалёкий протяжный вой. Он тоже прозвучал жалобно.
— Волки! — насторожился инок Мисаил.
— Ничего! — нисколько не падал духом отец Григорий. — Благодарите Бога, я надеялся не только на угощение в Богдановке, но и с собою кое-что прихватил. Пусть уж отец Онуфрий на нас не сетует.
И правда. В котомке у отца Григория оказалось достаточное количество хлеба и даже шматок солёного жёлтого сала. И вытащил он, конечно, не всё, было понятно. Он так и сказал:
— Что у кого завалялось — приберегите! А волки... На то и лес. Волков бояться — в лес не ходить.
Перекусив, путники приободрились.
— Нам бы только на чистое место выбраться, — вслух размышлял отец Григорий. — Чтобы по солнцу определить, куда направляться. Сказывают, и до литовского рубежа отсюда уже не так далеко.
— А вдруг нас за рубеж не пустят? — засомневался отец Варлаам, копаясь в своей котомке. — Не везёт мне всегда... Столько, говорено, московского люда... Так и Киева, поди, не увидим...
Над ним посмеялись.
Инок Мисаил подал голос:
— В Литве, слава Господу, голода нету... Чего ж нас туда не пускать? Аль объедим? А с нашей стороны... Баба с воза — кобыле легче! Болярам нашим после нашего ухода только жира прирастёт!
Отец Григорий хохотом подзадоривал инока на говорение, хотя он и не высоко ставил ум своего давнего знакомца. Правда, отец Григорий было содрогнулся от сказанного отцом Варлаамом. Тот заметил. Но так как отец Григорий ничем не подтвердил своей первоначальной тревоги — отец Варлаам усомнился, подумав, что ему всё это просто померещилось.
Пока товарищи сидели на поваленных деревьях, отец Григорий осмотрелся вокруг, а затем без промедления достал из котомки топор с коротким топорищем и быстро и ловко обкорнал им три дубовых побега. Получились увесистые дубины.
— Выбирайте, — почти приказал. — Мало ли кого пошлёт Бог навстречу. Северский край. Севера.
Прошли ещё довольно много, несмотря на бездорожье.
У леса не было конца-края.
Ничто не свидетельствовало о близости какого-нибудь селения или даже хотя бы просто человеческого жилья — хотя бы оставленного двора, заброшенного стога сена. Нигде не слышалось собачьего лая, петушиного пения.