Позже за мной наконец приехал дедушка. Оказалось, в его солнцемобиле что-то сломалось, и он остановился, чтобы починить машину. Жун Юй и его брат встретили деда на полпути к станции и рассказали обо мне. Когда дедушка меня нашёл, он выглядел взволнованным и то и дело извинялся за то, что мне пришлось его ждать.
Я не знал, как на это реагировать, ведь прежде родители не раз заставляли меня дожидаться их перед дверью квартиры, случись замку дать сбой. Впрочем, подобное поведение оказалось не единственной особенностью деда или бабушки: дело было в том, что они… пытались со мной общаться. Из-за этого я чувствовал себя крайне неловко. Хотя со временем и привык.
С Жун Юем я встречался ещё несколько раз. Иногда он звал меня гулять и учил разным сельским штукам вроде того, как достать ласточкино гнездо или наудить рыбы в реке. С ним было весело, но я продолжал ужасно завидовать тому, насколько естественно он себя вёл. Правда, мы продружили недолго: в скором времени он куда-то переехал вместе со старшим братом, а с другими детьми я так и не нашёл общего языка.
Постепенно я привык жить без всех тех вещей, что окружали меня в городе, и нашёл утешение в музыке. В прежние времена бабушка работала пианисткой, но после того, как получила травму руки, стала преподавать уроки фортепиано в частном порядке — вот и предложила поучиться заодно и мне.
У меня оказалась хорошая предрасположенность к музыке, а когда что-то начало получаться и бабушка с дедушкой стали меня хвалить, я подумал, что мог бы выбрать это своим делом жизни.
Спустя некоторое время я начисто забыл о детской мечте стать Пророком. И даже наручный экран почти перестал включать. На учёбе требовалось только сдавать сезонные тесты, и дедушка взялся за моё обучение сам — по старинке. То есть по книгам. Когда у меня что-то получалось, он гладил меня по голове и говорил, что я молодец. Поначалу я шарахался от него, но потом вошёл во вкус и даже почти оттаял…
Как вдруг случилось то, что в очередной раз перевернуло мою жизнь.
Было ранее утро. Почти рассвет. Сам не знаю, почему я проснулся в такое время и зачем меня понесло на улицу. По долине стелился туман, кутая деревенские домики сыхэюань в мягкое «одеяло». Выйдя во двор, я зябко поёжился, но назад за верхней одеждой не повернул.
За воротами двора стоял дед, а за ним — двое людей в тёмном. Увидев их, я вздрогнул от резкого недоброго предчувствия.
— Куда ты? — тихо выдохнул я, но дед меня услышал и обернулся.
— А, Чжи-эр, — то ли с грустью, то ли с облегчением улыбнулся он. — Подойди сюда, — дед поманил меня пальцем, а когда я приблизился, крепко обнял — так, словно в последний раз. — Запомни, что я скажу, хорошо?
Я только и мог, что молча кивнуть. Никогда ещё не видел деда таким серьёзным — и это невероятно пугало меня.
— Ты знаешь, чем отличаются Пророки от обычных людей? — внезапно спросил он.
Я удивлённо вскинул брови.
— У них открыты глаза, — вполголоса произнёс дед мне на ухо.
— Что-то? — переспросил я. Разве мои глаза не были открыты?
— Помнишь, когда ты только приехал к нам с бабушкой, то любил играть чердаке? — вдруг перевёл тему дед.
Я снова кивнул. Было такое. Несмотря на то, что сразу по приезду мне выделили комнату, моим излюбленным местом оказался чердак, на котором хранилось много старых и любопытных вещей.
— Там я оставил для тебя подарок, — добавил дед и улыбнулся так горько, что моё сердце сжалось. — Ну, иди, — прошамкал он внезапно постаревшим голосом, и я понял, что дед едва сдерживал слёзы.
Я открыл было рот, чтобы начать возмущаться, но старик меня оборвал.
— Бабушку разбудишь, — с укоризной добавил он, приложив палец к губам, и, толкнув меня во двор, закрыл ворота.
— Постой! — спохватился я и, вновь распахнув двери, выбежал наружу, но там уже никого не было.
Краем глаза я успел заметить, как в окне второго этажа шевельнулись занавески. Бабушка всё видела.
Однако произошедшего мы с ней не обсуждали. Ни в тот день, ни позже.
Поднявшись на чердак, я обнаружил там крошечный свёрток. Развернув его, я нашёл круглый амулет с изображением восьми триграмм в окружении смазанных символов и пустым полем посередине. К нему прилагался ржавый гвоздь и мятая записка, на которой скорым почерком дела было написано следующее: «Имя откроет глаза».
Не успев толком сообразить, что делаю, я схватился за гвоздь и вписал своё имя в центр амулета.