Ты развязен, жесток и донельзя четок —
«Прогуляемся вечером по Вест–Энд?»
Ты красив и храбр, если поверить сказкам,
Тебе девятнадцать — рано еще умирать.
Ты живешь во мне, пестрея в ярчайших красках,
Влитый в мою личную, разлинованную тетрадь.
По ночам мы летаем в небе как две одинокие птицы,
Без цели и времени — до третьей звезды и обратно.
Иногда в балконе реет тело какого-то самоубийцы —
Мы кончим как он, расставшись в первом парадном.
Я не люблю тебя — мы сошлись на стандартном статусе «одинок».
Не смогли. Ты слишком очарователен, и голос у тебя бархатный.
А у меня — маузер. Палец сейчас уверенно спустит к чертям курок…
И вдруг ты — открываешь дверь: «Сыграем разок в шахматы?»
Еще раз о Питере
Венди скоро пятнадцать,
у нее впереди реки, моря, океаны,
а ей хочется идти по миру со скоростью в час сто двадцать
и разбивать без жалости фарфоровые стаканы.
У Венди на лице тоска одинокая прорисована
и на сердце слепая горечь —
ей думается, что легче: одна нелюбовь
или тысяча сто одиночеств?
Венди на крыше ждет потерянный мальчик Питер,
Венди надевает зимние сапоги и потеплее свитер,
Венди давно неважно, лишь бы кто-то был рядом, лишь бы с кем-нибудь полетать,
а то так скоро наступит взрослость и стукнет ей двадцать пять.
Венди в небе лучше, чем на земле —
ей весело, больше не одиноко и холодок приятный у сердца.
Венди, бывает, донельзя хочется умереть в петле,
но она берет за руку Питера и в своей душе ему открывает дверцу.
Забери меня, Питер
знаешь, мой милый Питер, я так устала жить в мире, где люди — собаки сторожевые, срываются без причин,
где люди скрываются в вечной лжи, где у них по тысяче разных личин
на все случаи жизни. где их обман и лесть так и лезут к нам, оседая на кончиках понедельниковых морщин.
знаешь, мой милый Питер, мы с тобой для того и созданы — чтобы справиться,
чтобы молча смотреть, как толпа окаянная, злая на нас гневно топчет и скалится,
чтобы войти в этот мир и всем не понравиться.
знаешь, мой милый Питер, говорят, такие, как ты — не старятся,
от таких самый титановый лед у сердца захочет плавиться,
на таких, как ты, девчонка какая-нибудь глянет — и твоей останется.
знаешь, мой милый Питер, я об одном прошу — забери меня, забери,
забери, когда на ветках, посыпанных снегом, поют алые снегири,
когда солнце прячется на деревьях, а небо красят первые пояса зари.
забери меня, Питер, прошу тебя.
забери.
Ты знаешь, Питер, я больше не вижу снов...
ты знаешь, Питер, я больше не вижу снов.
у меня на пальце надето тобой подаренное кольцо,
я почитаю тебя сильней, чем греки своих выдуманных богов;
я жду, когда ты придешь, и я расцелую твое лицо.
ты знаешь, Питер, я больше стараюсь плакать и улыбаться.
я помню, как я любила тебя обнять и с тобой смеяться,
я помню, как мы давали клятвы не повзрослеть и не позволить себе влюбляться,
как смех наш отскакивал отзвуком от белесо-прохладных стен,
а в прозрачном сосуде цвел тобой подаренный букет сиреневых хризантем.
ты знаешь, Питер, жизнь у меня тусклая, пасмурная — как зима.
ты незримой тенью летишь за моей спиной, твой букет все стоит у выцветшего окна;
ты знаешь, Питер, если бы я не стала тогда твоей — я бы сейчас не плакала в темноте,
я бы сейчас не заходилась в крике на призрачный флажолет;
я бы сейчас не помнила, что тебя больше нет.
ночью я иногда подбираю нашу с тобой мелодию на стуке рояльных клавиш.
ты знаешь, Питер, меня любят многие.
а я
до сих пор
тебя лишь.