Первая половина 1945 г. предстает кульминацией могущества Сталина в качестве вершителя судеб многих народов. Его голос на встречах союзников в Ялте и Потсдаме будет звучать наиболее весомо. Отцу народов — 66 лет. Он полновластный хозяин в Советском Союзе и на территориях, занятых подчиненными ему войсками. В июне того же года на Красной площади состоится действо, несущее в себе многозначительный сакральный смысл. Перед генералиссимусом и его приближенными промаршируют в железных касках шеренги Героев Советского Союза с опущенными штандартами Третьего Рейха, чтобы бросить эти нацистские символы у стен мавзолея. Так святыни церкви черного дьявола были превращены в груду хлама, а сам «священный камень» (мавзолей) служил подножьем-постаментом теократору и «главнокомандующему победой» — т. Сталину.
Еще во время войны, далеко за Урал были депортированы ингуши, чеченцы, крымские татары, немцы Поволжья, отмеченные клеймом подозрения в нелояльности к советской власти. Государство в качестве псевдоцеркви — отнюдь не благотворительная, филантропическая организация. В нем слабо выражена интегрирующая функция, но грозно выпирает повелевающая. Спектр послевоенных репрессий широк и каждый цвет этого спектра интенсивен. Разве можно оставить в живых казачьих атаманов, которые воевали против большевиков еще в гражданскую войну и которые украсили свои папахи свастикой, когда полыхала Великая Отечественная война? Разве можно церемониться с «власовцами», предательски оставившими зияющую брешь на фронте в самый тяжелый период войны? Разве можно цацкаться с полицаями, бургомистрами, старостами, техническими специалистами, которые активно сотрудничали с немецкими властями? Особое презрение вызывали шлюхи и прочие «подстилки», которые сожительствовали с немецкими оккупантами. Нет прощения священникам, дьячкам, пономарям, которые служили в храмах на оккупированных вермахтом территориях и называли коммунистов «безбожниками» и «мракобесами». Нет, и не может быть снисхождения к офицерам и солдатам, которые десятками тысяч без боя сдавались в плен врагу в первый год ВОВ. Неизмерима ненависть советских людей к «кротам», создавшим в прифронтовых городах комитеты освобождения народов России, в том числе и комитеты освобождения русского народа, и готовившиеся радостно встречать нацистов, как своих избавителей от «красного безумия». Разве можно церемониться с русскими жителями Харбина, Шанхая, а также Праги, Белграда, Софии, Бухареста и прочих городов, которые входили в фашистские организации или сочувствовали фашистам? Разве можно попустительствовать дезертирам и всем тем, кто занимался членовредительством — лишь бы не идти на передовую? И уж совсем недопустимо было оставлять без должного внимания бессчетных националистов: «бандеровцев», «лесных братьев», которые продолжали партизанскую войну в Карпатах и в Прибалтике. Вполне естественно, что и в странах Восточной Европы нашлось немало людей, которые, так или иначе, сотрудничали с немецкими оккупационными властями или даже входили в состав частей «ваффен СС», или, которые являлись убежденными антисоветчиками, антикоммунистами, ярыми националистами…. Короче говоря, всю эту разношерстную публику крупными партиями пускали в «большую стирку», на переплавку или в расход.
Необходимо отметить, что в глазах жителей стран Восточной Европы, Германии, а также в глазах союзников СССР в борьбе с фашизмом — французов, британцев, американцев все красноармейцы, а затем и военнослужащие Советской армии воспринимались в качестве русских людей, не взирая на их внешний вид. То есть к русским относили казахов и грузин, татар и евреев — всех без разбору. Точно также обстояли дела и во времена Российской империи, подданными которой могли быть этнические англичане, греки, литовцы, гагаузы, армяне, которые и по-русски говорили кое-как, но заграницей все считались только «русскими». Получилось так, что автаркические барьеры, вследствие военных действий, перенесенных с территории СССР на другие страны, практически разрушились. Офицеры, солдаты, представители «компетентных органов», инженерно-технические работники, бюрократы, партфункционеры, многоразличные труженики агитпропа, угнанные в Германию крестьяне, узники концлагерей вступали в контакты с жителями других стран. И все эти неисчислимые соприкосновения, порой дружественные, пророй враждебные, порой нейтральные, порой сугубо личные, интимные довольно быстро обнаружили понижение психического уровня выходцев из «страны советов». Это понижение началось еще в годы гражданской войны, и с тех пор происходило не равномерно, а срывами-уступами, но неуклонно придерживалось только одного направления — вниз. А навстречу этому прискорбному понижению шло восхождение советского, преисполненного испарениями из сернистых инфернальных глубин. Советское росло и развивалось, занимало первые ряды в обществе, первые страницы в газетах и журналах, демонстрировалось в качестве наглядных успехов в дни революционных праздников. Русское же все более отступало в глухую провинцию, замыкалось в молчании, умирало в казематах. Но как уже отмечалось ранее, стихийно напомнило о себе благодаря армиям новобранцев, обеспечивших перелом в страшной войне. В итоге, русское срослось с советским во второй половине той страшной войны и переплелось: это было странное, можно сказать — противоестественное срастание. Но когда Сталин на банкете, приуроченном победе над фашистской Германией провозгласил тост за русский народ, то все присутствующие на том банкете военачальники, партийные и государственные деятели горячо поддержали этот тост. Советские правители пили за величие и героизм русского народа, предварительно погубив бессчетное число русских людей, а миллионы выдворив на чужбину. Истребив весь цвет нации и будучи спасенными миллионами поставленных под ружье крестьян, подвергнув идеологическому облучению все население СССР, проживающее в городах и рабочих поселках, эти партийные и государственные деятели, вкупе с военачальниками, ни в коем случае не воспринимали русский народ в качестве исторической общности, способной выдвигать из своей толщи праведников и подвижников, гениев и правителей. Для них русский народ по-прежнему служил массой, в лучшем случае, щитом, способным выдерживать удары железных клиньев армий вермахта. Русское для них, преимущественно ограничивалось свойствами, доставшимися в наследство от крепостных крестьян и еще от разбойников. Правящая верхушка видела в русском стиле лишь его низменную часть, рабски-холуйскую или нахраписто-бесцеремонную. И вот эти довольно неприглядные стороны русского стиля стали советским правителям особенно близки и дороги за годы отгремевшей войны.