Пересекая «экватор» XX в. страна располагала многотысячным корпусом Героев Советского Союза и Социалистического Труда, а также крупным отрядом «красной профессуры», и не менее многочисленной когортой директоров предприятий, председателей колхозов и совхозов. Артисты и режиссеры, комсомольские и партийные партфункционеры, конструкторы и прочие разработчики сложных систем вооружений, сотрудники «компетентных органов», служащие в исполнительных комитетах разных уровней, генералитет и офицерский корпус имели высокий статус в обществе, пользовались различными привилегиями и преференциями и были преданы лично т. Сталину. Именно в его эпоху они «вышли в люди», будучи сиротами. Без Отца народов они по-прежнему числились бы в потомственных крестьянах и прозябали бы в далеких деревеньках или национальных окраинах — но все эти люди прекрасно знали и то, что можно легко утратить свой социальный статус: достаточно одной неосторожной фразы или необдуманного поступка.
Практика выживания в чрезвычайных условиях выработала в каждом советском человеке навыки беспамятства и бесчувствия. Ведь многие из советских людей, ничего не знали о своих близких и дальних родственниках, куда-то исчезнувших и канувших за десятилетия строительства самого гуманного государства. А если каким-то чудом многочисленные семьи все же сохранились, то в них предпочитали не говорить, чем в этих семьях занимались деды и прадеды до «октября». У немалого числа статусных советских людей в местах заключения находились жены или братья (сестры) и, будучи заметными людьми в обществе, эти орденоносцы или лауреаты, или депутаты, или ответственные партийные и хозяйственные работники вели себя особенно аккуратно, прекрасно понимая, что являются объектами особо пристального наблюдения. Чтобы не утратить своего статуса и вообще не выпасть из социума, эти люди старательно вытравляли из себя горечь вынужденных разлук с близкими людьми, и выказывали повышенную отзывчивость на любые инициативы партии и правительства, а также отличались рвением на работе. Тем самым, они демонстрировали приоритет общественных интересов над интересами частыми (личными).
Конечно, все держались настороженно в общении друг с другом, постигая архиважность и спасительность молчания. Практика подтекста, «двойного смысла», к которой широко прибегали большевики в 1917 г., получила распространение во всех социальных группах в послевоенные годы. К тому времени от прежней России мало что осталось. Разве что сохранились «некрасовские» деревни, немногие не взорванные церкви, имевшие весьма жалкий вид: еще остались редкие особняки аристократии, богатого купечества, давно превращенные в административные здания, или в коммунальные квартиры. Царские дворцы в окрестностях бывшей столицы империи были сильно повреждены отгремевшей войной, а Зимний дворец превратился в музей. Еще имелись в наличие русские пейзажи, не изуродованные индустриализацией. Само слово «родина» неизменно ассоциировалось у советских людей с кумачовыми стягами и транспарантами, с комсомольскими и партийными билетами, с красными звездами, со скрещенными серпом и молотом, с многочисленными памятниками и бюстами Ленину и Сталину, с почетными грамотами, орденами и медалями, полученными за трудовые и ратные подвиги. Это была родина священных знаков и символов псевдоцеркви. Сама Красная площадь в центре столицы, преображенная в некрополь и одновременно в место для проведения праздничных манифестаций, являлась своеобразным капищем.
Центростремительные силы тоталитарного государства неуклонно возвышали Москву в качестве «пупа» нового мира. Все властные полномочия были сконцентрированы в руках аватары-правителя. Где бы властитель не находился — в кремле, на подмосковной даже или на берегу озера Рица — «коготь горного орла» легко дотягивался до самых отдаленных окраин страны благодаря развитию коммуникационных систем. Предметом постоянного беспокойства властей и бдения силовиков являлась «западная сторона». Первый рубеж такого беспокойства составляли прибалтийские республики, а также окраинные области Белоруссии и Украины, где упрямые националисты по-прежнему пытались отстоять свой суверенитет. Второй рубеж треволнений представляли страны т. н. «народной демократии», которые были освобождены от фашистского ига советскими армиями. Население этих стран довольно неоднозначно относилось к затянувшемуся присутствию войск «освободителей» и весьма болезненно реагировало на действия местных «компетентных органов», руководимых из Москвы. Но особенно раздражали и гневили Сталина и его ближайшее окружение страны «загнившего капитализма», которые, забыв все свои прежние взаимные распри, складывались во внушительные военные союзы или тяготели к экономическим альянсам. Этот самый дальний рубеж таил в себе наибольшую угрозу для дальнейшего существования советского государства. Все три рубежа тайными путями и связями сообщались друг с другом, усиливая стужу «холодной войны». С «западной стороны» большинство людей взирало на Москву, как на цитадель злой силы.