«Капитал» Маркса, написанный тяжеловесным стилем «под Гегеля», был голосом одного из мира «проклятых и рабов». Именно Марксу пришла мысль собрать I Интернационал — сообщество борцов с тиранией императоров, королей, царей, церковных иерархов и крупных магнатов. Увы, Интернационал не стал устойчивым общественным международным движением и довольно быстро распался. Но появился II Интернационал, затем III… И каждой новой редакцией этой организации концентрация едкого раствора еврейства прибывала, хотя активисты всех этих интернационалов числились подданными Австро-Венгерской, Османской, Британской, Французской, Российской империй, а также Германии, Италии, Бельгии, Голландии, Швеции и других государств.
Немногим позже марксизма, возник сионизм, в котором довольно быстро обнаружились два крыла: политическое и символическое. Политическое крыло хлопотало о том, что еврейский народ достоин того, чтобы жить на своей земле, а не гостить у злых хозяев. На переломе XIX–XX в.в. политики Британской империи рассматривали вопрос о создании анклава в Африке, на территории современной Уганды. Но от реализации этого проекта их отвлекла англо-бурская война. А вот символический сионизм вызрел в недрах хасидских общин (радикальной секты типа ваххабизма в исламе) и настаивал на том, что евреи в условиях кризиса европейского христианства способны заявить о своих притязаниях на мировое господство. Идеологическим обоснованием символического сионизма стали «Протоколы сионских мудрецов» — такое условное название получила эта небольшая книжечка, скорее всего, в полицейском управлении Петербурга: там же были сделаны некоторые правки и корректуры текста. Но дух этого программного документа, несомненно, был сохранен. Предположительное авторство «Протоколов» приписывают Ахат Гааму, который входил в узкий круг хасидских лидеров. Идеологи символического сионизма призывали своих адептов занимать в странах своего проживания лидирующие позиции в финансовой сфере и в газетном деле, которые становились мощными средствами влияния на социальные процессы и на умонастроения в обществе.
Отношение евреев к Российской империи, где им разрешали селиться до «черты оседлости», не затрагивающей великорусские территории, было активно отрицательным. В их глазах Россия виделась «тюрьмой народов», которую следовало разрушить, как Бастилию.
Таким образом, в центре Европы образовались две силы, притязающие на лидерство в Европе и во всем остальном мире. Одной из них являлся правящий слой Австрии и Германии — носитель идей пангерманизма и опирающийся на индустриальную мощь своих государств. Другую силу представляли международные еврейские организации, которые стремились оседлать движения социальных низов против аристократии, клерикалов и крупной буржуазии.
Когда Александр III говорил о том, что у России есть только два союзника: армия и флот, он был прав, не рассчитывая на понимание задач России европейцами. И, в то же время не прав, потому что к России с огромной симпатией относились православные страны, обретшие свой суверенитет, а так же славянские народы, которые вели национально-освободительную борьбу с Австро-Венгрией. Просто эти страны и народы не могли служить серьезным подспорьем в случае вооруженного столкновения России с любой из великих европейских наций, а скорее сами нуждались в надежном защитнике. Император прекрасно знал, что западноевропейские нации расходятся во многих трактовках мировой истории, но схожи в одном мнении: восточное христианство (православие) является пережитком прошлого или тягостным наследием мрачного средневековья. И в связи с этим возникновение новой могучей православной империи противоречило их взглядам на исторический процесс. Поэтому стремление расчленить или даже совсем уничтожить Россию означало для европейцев восстановление здравого смысла над затянувшимся заблуждением, порожденным «загадочной русской душой». Александр III осмотрительно не обострял внешнеполитическую ситуацию, но искренне верил в то, что усиливающаяся восточная, преимущественно православная часть греко-христианского мира способна стать противовесом безудержной агрессивности европейцев.
Николай II также придерживался этой линии, отчетливо сознавая всю пагубность крупномасштабных вооруженных конфликтов, ставящих перед собой цель доминирования в Европе и во всем остальном мире какой-то одной нации. Постоянно сталкиваясь с дипломатическими хитросплетениями, с проявлениями человеческой ненависти, он все более полагался на волю Промысла, как всеблагого удерживающего начала. Мирные инициативы государя (в частности созыв Гаагской конференции по ограничению оружия в 1898 г.), его религиозность разительно контрастировали с сугубо светским и наступательным характером жизни других европейских правителей. Его восприятие себя не в качестве великой исторической личности, а в качестве искупительной жертвы до сих пор не оценены потомками в должной мере. Николай II не уклонился от войны, потому что сознавал роль России, в качестве оплота восточно-христианской части мира и в качестве заступницы малых славянских и православных народов. Государь стремился сохранить целостность своей империи, но и не мог игнорировать того очевидного обстоятельства, что сугубо оборонительные действия не обуздают захватнические аппетиты Германии, и ее вольных или невольных союзников.