Ленин, вовлеченный в громокипящий поток русской революции германским правительством и вооруженный теорией Маркса, стремительно переосмыслил учение о неизбежности пролетарских революций, призванных разрешить антагонизм между «трудом» и «капиталом», практикой вооруженного переворота в отдельно взятой стране. Из этой практики вытекало, что необязательно ждать многоэтапной индустриализации и концентрации активов в руках кучки эксплуататоров. Можно и нужно захватить власть в любой стране, раз появляются для этого возможности, и затем следует избавиться от всех тех, кто заподозрен в использовании наемного груда для своего личного преуспеяния. Если «классический» марксизм был нацелен на радикальный переворот прежде всего в промышленно развитых странах, то ленинизм настаивал на том, что люди, вооруженные «подлинно научной теорией» переустройства общества, должны брать власть везде, где смогут захватить эту власть любыми средствами. После чего захватчикам необходимо незамедлительно приступить к самым решительным мерам, дабы обуздать стихию контрреволюции. Маркс, делая ставку на страны с наиболее высоким уровнем развития производительных сил, плотоядно мечтал обеспечить каждому члену справедливого общества определенный достаток: для этого всего лишь требовалось отобрать излишки у тех, кто владел многим и передать эти излишки тем, кто прозябал в бедности. Ленинизм своей практикой оголтелого насилия предполагал доведение всех слоев населения в захваченной стране до полной нищеты, чему способствовали гражданская война, реквизиции, ликвидации «паразитических» классов и т. д. При этом ленинизм трогательно гарантировал последующим поколениям наступление «светлого завтра».
Большевики вполне серьезно воспринимали себя носителями научной истины: единственно возможной, неопровержимой, всесокрушающей и всепобеждающей. Творчески развивая марксизм, их лидеры невольно обнажали скрытую в нем человеконенавистническую сущность. Если действия националистов на окраинах империи, направленные на отпадение территорий от метрополии, а также бесчинства черни в городах и селах, деморализация армии, приводили русского человека в ужас, то в глазах практиков марксизма все эти процессы только подтверждали непреложность «закона». Служа орудием этого «закона», партийная верхушка испытывала огромное воодушевление, которое передавалось рядовым членам партии, когда они видели и слышали на всевозможных митингах и собраниях своих вождей. А те убеждали вдохновенно, самозабвенно, говорили без умолку, без передышки: вещали о том, что настал звездный час в истории человечества, когда трудящиеся массы наконец-то смогут стать кузнецами своего счастья. Но в этот «час», как никогда прежде необходимы сплоченность рядов и героическая самоотверженность: нельзя дать задушить себя гидре контрреволюции.
Разрастающемуся хаосу в стране большевики противопоставили железную дисциплину в своих низовых организациях, в наспех сформированных боевых отрядах и агитбригадах. Узурпировав власть, они еще более уверовали в то, что являются единственными, кто понимает ход истории. Тоталитарные секты сильны верой в свою исключительность, спайкой своих адептов, безоглядным энтузиазмом своих лидеров. Конечно, зачинщики «октября» не могли не понимать, что разнуздание страстей среди социальных низов опасно и для самих представителей новой власти. Нет сомнений в том, что каждый «прирожденный» марксист и «верный ленинец» был готов к любым превратностям судьбы, даже к тому, чтобы погибнуть в бурю: лишь бы буря не прекращалась. И опасности, действительно, преследовали большевиков на каждом шагу.
Так, железнодорожный состав, который в начале весны 1918 г. перевозил из Петрограда в Москву все советское правительство, на одной из узловых станций чуть было не подвергся погрому со стороны анархистов-моряков. Но Ленину со товарищи удалось убедить агрессивно настроенных буянов, что советская власть как раз действует в интересах таких простых людей, какими были моряки, оказавшиеся «без руля и ветрил». И конфликт, угрожавший человеческими жертвами, удалось уладить.