Появились и «фурии революции» — женщины, отличающиеся неиссякаемой злобой ко всему роду человеческому. Способность к плодоношению у них превратно трансформировалась в жажду уничтожения всего живого.
Опираясь на подобных выродков, «дьяволят» и «фурий», на дезертиров с фронтов Первой мировой войны и коллаборантов, старающихся всегда идти вслед за теми кто «в силе», большевики формировали свои ударные революционные отряды и могли действовать «не по христиански» и «не по человечески». А любая попытка прояснения истоков и причин столь чудовищных злодеяний (за одного убитого представителя властей обычно казнили несколько сотен русских людей) немедленно квалифицировались, как антисемитизм или как контрреволюционная деятельность. И то и другое были взаимозаменяемы и являлись синонимами смертного приговора.
В самый разгар «красного террора» создается комсомол, призванный расширить социальную базу, поддерживающую комиссаров, чекистов, партийных работников, пропагандистов. Примечательно, что вожаки этой молодежной организации (Ефим Цетлин, Оскар Рывкин, Лазарь Щацкин) уже не прибегают к псевдонимам и не делают вид, что являются частью русского общества. Закон «Об антисемитизме» оказывает парализующее воздействие на население, хотя особо и не выпячивается, служа крепкой подкладкой для «диктатуры пролетариата».
Данная молодежная организация апеллировала к жестокости, присущей подросткам во все времена, но обуздываемой в прошлые эпохи взыскательной и многоступенчатой системой воспитания. Традиционная система воспитания, в первую очередь, прививала в подрастающем поколении почтительное отношение к старшим по возрасту людям и проницала все сословия. Если крестьянский паренек, шагая по своей деревне мимо сидящего на завалинке старика, не кланялся тому или не желал здоровья, то такого грубияна могли запросто выпороть на конюшне. Естественная борьба поколений преодолевалась проповедью любви к ближнему и разнообразными поощрениями со стороны уважаемых людей в обществе тех семей, которые жили в мире и согласии. Важную роль во внутрисемейных отношениях играли обычаи и традиции, родовые предания, а также культ «хозяина дома».
Однако, в соответствии с марксистскими лекалами, львиная доля старшего поколения в стране никак не подходила в качестве строительного материала для возведения грядущих сооружений нового мира, потому что находилась в плену религиозных и сословных предрассудков, а также исповедовала «великодержавный русский шовинизм». Поэтому, подросток, вступающий в комсомол, неизбежно развязывал в своей семье локальную гражданскую войну. Новоиспеченный «красный чертенок» смотрел на своих отца и деда, как на темных людей, живущих в соответствии с устаревшими и никчемными представлениями о человеке и мире, или воспринимал старших как паразитов-эксплуататоров, или как на «контру», сочувствующую врагам революции. Вождь (Ленин), на одном из первых комсомольских съездов отнюдь не случайно провозгласил нравственным все то, что способствовало разрушению старого мира.
Отцы и деды, естественно, не могли не гневаться на каждодневные проявления непочтительности по отношению к себе со стороны сорванца сына (или внука). Порой поведение «мальца» вообще становилось агрессивно задиристым: комсомолец, вместо того, чтобы молиться перед иконами, принимался богохульствовать, а когда старшие пытались взывать, если уж не к христианским ценностям, то хотя бы к родственным связям, относил эти связи к пережиткам прошлого. Ретранслируя агитки, полученные на очередном собрании низовой комсомольской ячейки, подросток начинал размахивать руками, брызгать во все стороны едкой слюной, невольно подражая заезжему пропагандисту. Он отзывался о только что отгремевшей мировой войне, как о бессмысленной бойне (а на той войне, чуть ли не в каждой семье кто-то воевал, был ранен, покалечен или убит), о православии, как об психической отраве, или как о любви к гробам. Вызывающее поведение «зеленой поросли» порождало бурную реакцию со стороны старших, которые подвергали порке или проклинали своих непутевых детей (или внуков), порой даже изгоняли их из своих жилищ. Но вскоре, подвергшийся экзекуции или изгнанию из отчего дома «малец», возвращался в дом вместе с «товарищем маузером» или с несколькими такими «товарищами», которые прилюдно делали главе семейства столь грозное внушение, что «хозяин дома» понимал: дальнейшие наказания непутевого сына (или внука) чреваты сидением в каталажке или даже длительным пребыванием в местах весьма отдаленных. А комсомолец в одночасье становился командиром в семье, превращался в требовательного начальника. И даже соседи испуганно замирали при одном его появлении, не зная, как вести себя с ним и чего ждать от него.