Жизнь прекрасна и удивительна, когда течет в соответствии с волей Промысла. Жизнь кошмарна и ужасна, когда обольщается врагом рода человеческого. И в периоды подобных обольщений трудно человеку добродетельному произнести сакраментальное: «Да, пребудет воля Твоя». Состояние растерянности, смятения, паники неизбежно обретает характер эпидемии, чреватой душевными расстройствами и «разрухой в головах». Оккупационный режим не пришел вместе с победоносными вражескими армиями, проделавшими путь от дальних границ до столиц империи, а обрушился точно снег на головы. Если боевые действия обычно завершаются после того, как оккупационный режим устанавливается, то Россия после «октября» все глубже погружалась в кровавую трясину гражданской междоусобицы, спровоцированной «преобразователями мира».
На территориях, подконтрольных оккупантам, спорадически вспыхивали восстания, в которых принимали участие самые разные слои русского населения. Все эти восстания подавлялись с чудовищной жестокостью, вселяющей ужас в сердца простых обывателей. Не будет лишним проиллюстрировать это высказывание примерами из жизни Нижегородской губернии в 1918 г. — одной из центральных губерний России.
Там спешно формировались новые властные структуры, подчиняющиеся «центру», засевшему в московском кремле. На территории губернии во второй половине 1918 г. происходили восстания в Муроме, Арзамасе, Богородске, Курмыше. В самом Нижнем Новгороде казнили предводителя дворянства, епископа Нижегородского и Балахнинского, а также сотни других людей, которые составляли цвет городского населения. Многих даже не расстреливали (жалко тратить на таких людей патроны), а просто топили в Волге.
Но было бы неверным посылом только террором объяснять расползание т. н. диктатуры пролетариата по Русской земле. Отнюдь немалая часть людей, относимая большевиками к «бывшим», под влиянием неумолчной пропаганды не столько чувствовала себя оскорбленной от обилия льющихся обвинений в имперском сознании, в черносотенстве, реакционности, державном шовинизме, но сама охотно винилась перед беднотой и голытьбой, никогда не имевшей ни двора ни кола; кручинилась перед промышленными рабочими, прозябавшими в неприглядных городских трущобах; перед евреями, которым во времена империи не дозволялось селиться на великорусских землях. Многие русские люди винились перед бывшими каторжниками, которые настрадались в далекой Сибири; винились перед бывшими дезертирами, которым надоело кормить вшей в окопах Первой мировой войны. Чувство вины органично присуще каждой христианской душе. Именно это чувство толкало в XIX в. кающихся дворян идти в «народ», а состоятельных купцов — жертвовать огромные суммы на благотворительные цели. Даже схимонахам, затворникам было мучительно знакомо осознание своей не тождественности с идеалом праведности. И поэтому многие православные люди воспринимали репрессии как кару Божью за свои грехи неискупимые и, тем самым, фактически соглашались со всеми обвинениями мракобесов.
Такое поведение трудно объяснить логически. Но многие люди, чьи предки создали великую нацию и необъятную империю, действительно погружались в тягостные размышления о том: А, правильно ли все они жили? Где же кроется исток вакханалии насилия? Можно ли вообще хлопотать о личном счастье, когда тысячи людей унижены вопиющим социальным неравенством?
В отличие от пожизненно виноватых православных людей, «прирожденные» марксисты были непоколебимо убеждены в правоте своих действий. Ведь они воспринимали себя носителями и выразителями истины, сквозь призму которой можно найти ответы на все вопросы бытия. Правящая верхушка принадлежала исторической общности, которая за тысячи лет своего существования так и не смогла создать государственного образования, не говоря уже о своем архитектурном стиле или своей аристократии и, тем не менее, видела себя правительницей нового мира.