— Ни разу не пробовал, если честно. Просто, понимаешь, у нас есть такие электронные… гм… электрические устройства, компьютеры называются, и у них клавиатура похожа… ну, скорее всего, похожа, на ваши… — окончательно запутавшись, Степан обреченно махнул рукой:
— Короче, ладно, забудь. Это я, походу, глупость сказал. Не нужно никакой машинки искать. Лучше и на самом деле от руки напишу, так оно надежней выйдет, да и быстрее, скорее всего…
— Как знаешь, — с видимым облегчением ответил Сергей. — Ты это, кушай, давай, пока вовсе не остыло! А я чаек организую. Только из комнаты ни ногой, договорились? Я быстро.
— Добро, — не стал спорить Алексеев, присаживаясь к столу. Пододвинул поближе котелок с торчащей из него ложкой, взял с тарелки кусок нарезанного аккуратными прямоугольниками сероватого хлеба.
И неожиданно подумал, что если вот прямо сейчас вдруг снова завоет сирена воздушной тревоги, он даже не подумает подниматься с места и топать обратно в бомбоубежище. Как минимум, пока не выскоблит до донышка этот самый котелок, столь умопомрачительно пахнущий обильно сдобренной мясом и сливочным маслом гречневой кашей….
Глава 4
РЕШЕНИЕ
Геленджик, 11 февраля 1943 года
Сказать, что капитан НКГБ Сергей Анатольевич Шохин был ошарашен обрушившимся на него знанием — значит не сказать ничего. Он был им раздавлен. Особенно последним десятком исписанных не особо аккуратным, но вполне разборчивым почерком страниц. Тех самых, которые старлей Алексеев озаглавил непонятным словосочетанием «перестройка, гласность и последующие события». Дочитав и спрятав в сейф бумаги и блокнот, где он делал необходимые для дальнейшей работы пометки, контрразведчик с трудом подавил желание немедленно вытащить из кобуры пистолет. И то ли застрелить Алексеева (чтобы больше никому ничего не рассказал), то ли застрелиться самому (поскольку тошно и вообще непонятно, к чему дальше жить), то ли совершить оба этих действия последовательно, благо патронов хватит.
Вместо этого он вытащил из ящика стола початую бутылку водки, налил полстакана и махнул залпом, даже не ощутив вкуса. Подойдя к окну, закурил, сдвинув в сторону светомаскировку и приоткрыв форточку с треснувшим во время одной из бомбежек стеклом — уже почти рассвело, так что на этот счет можно было не волноваться. Ну, или «не париться», как говорил спящий в соседнем кабинете гость из будущего. Выбросив на улицу докуренную папиросу, Сергей вернулся за стол. Налил еще немного водки и выпил, на сей раз в полной мере ощутив и вкус, и обжигающую горечь крепкого алкоголя. Задумался. Что ж, теперь можно сказать абсолютно точно: Алексеев однозначно не вражеский шпион. Поскольку за информацию о пока еще не свершившихся сражениях и послевоенном мироустройстве, что он описал в своем «рапорте», любая разведка, хоть фашистская, хоть союзников (о которых старлей, как выяснилось, не шибко высокого мнения — одни только планы Черчилля по развязыванию летом сорок пятого года войны против Советского Союза чего стоят!) готова заплатить любую, даже самую высокую, цену. Может, он просто сумасшедший? В конце концов, как минимум две контузии у него точно были — поди, пойми, как его мозг после подобной встряски работает? Говорят, настоящие психи полностью верят в свои фантазии, к тому же отличающиеся отменной, не придерешься логикой. Нет, вряд ли — ну, не тянет Степан на сумасшедшего, никак не тянет! Уж чему-чему, а разбираться в людях Шохина учили, и учили хорошо — для человека его профессии это, можно сказать, азы.
Взглянув на запертый сейф тоскливым взглядом, Сергей тяжело вздохнул. Нет, Алексеев не сумасшедший, нечего даже надеяться. И все, что лежит за этой металлической дверцей, — ПРАВДА. Страшная, чудовищная даже — но одновременно и многообещающая. Ну да, точно, как же он сразу об этом не подумал?! Как там древние говорили, «предупрежден — значит вооружен?». Нужно срочно отправить сведения в Москву, в главное управление. Если там тоже поверят, если прислушаются, если решатся принять необходимые меры…
Шохин зло выматерился себе под нос. «Если, если, если»… твою мать, какое еще может быть «если», когда на кону вся будущая судьба его страны, его Родины?!
Приняв решение, капитан зазвенел ключами, снова отпирая сейф. Вытащив пухлую папку, запихнул ее в плотный водонепроницаемый пакет для спецдонесений, отправил туда же несколько густо исчерканных разноцветными значками топографических карт, заклеил и опечатал. Набросал короткую сопроводительную записку — вполне безобидную на первый взгляд, но содержащую все необходимые «секретки», понятные исключительно посвященным, да и то не всем. Конечно, стоило бы написать и развернутый рапорт, однако на это уже просто не оставалось времени. Да и смысл? Если информацией заинтересуются, и без рапорта сойдет, если же нет? Вот тогда ему придется очень долго отписываться, объясняя, отчего вообще посмел поверить подобной ереси, да еще и отправил ее, минуя соответствующие инстанции, напрямую самому наркомвнуделу. И доказывать, что в его действиях не имелось как минимум не соответствующей занимаемой должности недальновидности, а то и вовсе некоего, гм, умысла. Поскольку в этих документах, помимо всего прочего, упоминались еще и вполне реальные фамилии, порой весьма непростые… И вовсе не факт, кстати, что после всего этого он останется в прежнем звании и на прежнем посту — легковерных в контрразведке не держат, не та, знаете ли, организация. Но в Москву его при любом развитии событий вызовут, причем, не одного, а вместе со старлеем.
Единственное, что Сергей все-таки сделал (не без серьезных колебаний, но, тем не менее), прежде чем запечатать пакет — изъял из папки всего одну страницу. Мысленно порадовавшись, что неискушенный в подобных делах Алексеев даже не подумал их пронумеровать. Аккуратно сложив исписанный чуть больше чем наполовину листок вчетверо, убрал в нагрудный карман — оставлять в сейфе не хотелось, пусть уж лучше при нем пока побудет, так оно как-то надежнее. Да и уничтожить, в случае чего, можно быстро — всех делов только скомкать да зажженную спичку поднести. Нужно будет еще и морпеха предупредить, чтобы об ЭТОМ не болтал. Поскольку дата смерти САМОГО — это вам не фунт изюму, это, знаете ли, вообще не пойми что. Да и касательно Лаврентия Павловича там тоже кое-какая информация имелась, не самая, скажем так, оптимистичная. И что со всем этим делать, он пока не решил…
Скрученные в тугую скатку и перевязанные бечевкой грязнючие камуфляжные штаны с соответствующей поясняющей биркой решил пока оставить в сейфе — тут старлей прав, никакое это не доказательство. Если начнут разбираться, предъявит, уж больно там штампик на изнанке любопытный, если же нет… ну, понятно.
Подняв трубку внутреннего телефона, Шохин вызвал дежурную машину. Выйдя в коридор, призывно махнул сидящему у соседней двери сержанту госбезопасности:
— Саш, я на аэродром. Если наш гость проснется до моего возвращения и захочет по нужде или умыться там, проводишь. За старлея отвечаешь головой. Во всех смыслах.
— Так точно, — торопливо вскочив, кивнул тот. — А во всех смыслах — это как?
— Это так, — отрезал Шохин. — Пусть сидит и ждет меня. Все перемещения по зданию — исключительно в твоем присутствии. Только не перегибай, парень он резкий, еще и контуженый, почти неделю по фашистским тылам со своими разведчиками бегал, может и кулаками начать махать. И шансов у тебя при этом, честно скажу, не шибко много. Так что помягче с ним, иначе осерчаю.
Больше не глядя на озадаченного странным, а где-то даже и противоречивым приказом подчиненного, Сергей завернул за угол, без стука заглянув в кабинет, где временно квартировали осназовцы. Кивнул лейтенанту Лапкину:
— Леха, на два слова. Вольно, товарищи бойцы, я не по вашу душу. Отдыхайте.
— Слушаю, тарщ капитан?
— Одевайся, едем на аэродром.
— Оружие, экипировка? — не проявив не малейшего удивления, уточнил лейтенант, скрывая зевок — легли бойцы поздно, весь вчерашний день помогая разбирать завалы в разгромленных взрывной волной кабинетах и забивая досками и фанерой выбитые окна — хозяйничали, одним словом.