Рецензия на стихи Каролины Павловой отражает то пренебрежительное отношение к этой талантливой поэтессе, которое Салтыков разделял со всей критикой шестидесятых годов, когда лирика К. Павловой была так не ко двору. Для Салтыкова К. Павлова — „чуть ли не единственная в настоящее время представительница так называемой мотыльковой поэзии“; в ее стихах Салтыков видит лишь „мотыльковочижиковую поэзию“ и „лепет галантерейной души“. Все это очень характерно и для шестидесятых годов вообще, и для взглядов Салтыкова на поэзию в частности. „Целые литературные поколения, — говорит Салтыков, — бесплодно погибали и продолжают погибать в беспрерывном самообольщении насчет того, что действительное блаженство заключается в бестелесности и что истинный comme il faut состоит в том, чтобы питаться эфиром, запивать эту пищу росою и испускать из себя амбре. Где источник этою сплошного лганья? С какой целью допускается такое тунеядное празднословие?.. Это явление странное, но оно не необъяcнимо. Это продукт целого строя понятий, того самого строя, который в философии порождает Юркевичей, в драматическом искусстве дает балет, в политической сфере отзывается славянофилами, в воспитании — институтками… Тут нет ни одною живого места, тут все фраза, все призрак“… Это характернейшее место как нельзя более показательно для взглядов Салтыкова шестидесятых и не только шестидесятых годов: их сохранил он до самого конца своей литературной деятельности.
Не надо думать однако, что партийные симпатии мешали Салтыкову признавать талант в мало симпатичных ему по направлению писателях. Это показывают следующие же рецензии, напечатанные в „Современнике“ после летнего перерыва работы Салтыкова — о повестях Кохановской и стихотворениях Фета. Славянофильские идеалы Кохановской не могли быть симпатичны Салтыкову, что не мешало ему признавать в ее повестях наличие крупного таланта. Указывая, что „идеалы гжи Кохановской не широки: это просто смирение, возведенное на степень деятельной силы, и прощение, как единственный путь к примирению жизненных противоречий“, — Салтыков тут же давал почти восторженный отзыв о ряде лирических мест в повестях Кохановской. Точно также и в отзыве о стихах Фета, с которым он так недавно полемизировал на публицистической почве, Салтыков находит беспристрастие сказать, что „в семье второстепенных русских поэтов г. Фету, бесспорно, принадлежит одно из первых мест“, и что многие стихи его „дышат самой искреннею свежестью“; причины, мешающие Фету при таких данных выдвинуться из второстепенного, хотя бы и первого, места Салтыков объясияет однообразием и ограниченностью воспроизводимого Фетом мира.
В последних номерах „Современника“ за 1863 год мы находим немного салтыковских рецензий, из которых лишь одна является действительно рецензией, а не маленькой заметкой в несколько строк. Таковы отзывы о книжке кн. Львова „Сказание“, являющейся популярной историей России для мужичков — для тех „пейзан“, какими этот князь представлял себе народ, — и о собрании сочинений Гейне в русском переводе, где Салтыков попутно высказывает свой взгляд на Гейне, „единой крупицы которого достаточно, чтобы напитать целую стаю русских чирикающих воробьев“. Несколько большей по размеру и по своему значению для характеристики взглядов Салтыкова является рецензия его на книгу „Современные движения в расколе“, особенно после того, когда нам теперь известно многообразное и сложное отношение Салтыкова к расколу в течение сороковых и пятидесятых годов. Рецензируя эту книгу, Салтыков высказывает отрицательный взгляд на мнение „большинства публики о расколе, как о чемто мертвом, вращающемся исключительно в сфере сугубой аллилуйи и перстосложения“; он справедливо указывает, что раскол „далеко не исчерпывается одними обрядовыми, формальными разногласиями“. Салтыков подчеркивает „живучесть“ раскола, „замечательную силу прозелитизма и «чрезвычайную солидарность» раскольников между собой; одного этого, по мнению Салтыкова, достаточно, «чтоб опровергнуть слишком поверхностные и опрометчивые суждения об этом замечательном явлении». С удовлетворением указывает он на значительные облегчения, полученные раскольниками, которые могут теперь «устраиваться у себя дома с некоторою уверенностию, не опасаясь беспрестанного и не всегда полезного вмешательства местных административных властей во внутренний распорядок домашних дел»…
Большим и очень ядовитым разбором двух романов Г. Данилевского (писавшего под псевдонимом Скавронского) заканчивается ряд рецензий Салтыкова в «Современнике» 1863 года; следующий год начался рецензиями на стихотворения А. Н. Плещеева и на повести знаменитого тогда Марко Вовчка (Марии Маркович). Старая и близкая дружба с Плещеевым не помешала Салтыкову объективно отнестись к «скромной музе» его приятеля и повторить о поэзии этого «гуманитарного лирика» то самое, что почти двадцатилетием раньше высказал о ней общий их приятель Валерьян Майков. Отзыв о сказках Марко Вовчка тоже делает честь литературному вкусу Салтыкова, так как он, после хвалебной статьи Добролюбова, создавшей славу Марко Вовчку в 1860 году, сумел поставить эту второстепенную писательницу на надлежащее место. Большая и не слишком беспристрастная рецензия Салтыкова в следующем же номере «Современника» (1864 г., № 2) на новые стихотворения Майкова, заканчивается однако очень верной и меткой критикой на знаменитое стихотворение Майкова «Картинка» («Посмотри: в избе, мерцая, светит огонек»): в этом стихотворении, входившем когдато во все хрестоматии, Салтыков справедливо видит лишь «балетный обман» и негодует, что «г. Майков сумел соорудить водевильнограциозную картинку даже из такого дела, которое всего менее терпит водевильную грациозность».
Рецензия на стихотворения Майкова была последним большим отзывом Салтыкова в «Современнике» 1864 года; все остальное напечатанное им здесь до конца года — либо мелкие заметки, вызванные случайными обстоятельствами (как, например, издание романа Жюля Верна тверским соратником Салтыкова, Головачевым), либо отзывы на мало значительные беллетристические произведения. Исключение составляет лишь рецензия на роман знаменитого впоследствии К. Леонтьева «В своем краю» — рецензия очень отрицательная и справедливо считающая роман Леонтьева совершенно подражательным: роман этот Салтыков называет «Повествовательной хрестоматией». Значительный интерес представляет также и отзыв Салтыкова о поэме Альфреда Мюссе «Ролла», — отзыв, в котором мы снова найдем характерные мнения о поэзии вообще и о маленьких «поэтцах», служителях «чистого искусства».
Заполнив своими рецензиями первую двойную книжку «Современника» за 1863 год, Салтыков чем дальше, тем меньше занимался этим родом критической деятельности, сошедшей для него почти нанет к концу 1864 года (впрочем, к этому времени почти сошло нанет и вообще сотрудничество Салтыкова в журнале). Из трех десятков рецензий его, появившихся на страницах «Современника», большинство потеряло всякое значение, но некоторые сохраняют большой интерес для характеристики его литературных взглядов той эпохи. Мы еще увидим, что Салтыков вернулся к рецензиям в первые годы своей работы в «Отечественных Записках», и что в течение первых четырех лет своей работы в этом журнале он снова дал целый ряд литературных рецензий, значительная часть которых до сих пор остается совершенно неизвестной. Мы еще обратимся к ним в свое время. Теперь же нам остается познакомиться с сатирическими и полемическими произведениями Салтыкова этих двух лет его журнальной работы, чтобы завершить изучение его журнальной деятельности этого времени во всем ее объеме.
Если же подвести в заключение итоги напряженной публицистической деятельности Салтыкова в «Современнике» 1863–1864 гг., то надо будет сказать, что значение этой деятельности было для Салтыкова огромно во всех отношениях и с внутренней, и с внешней стороны. Только работа этих лет объясняет, каким образом автор «Губернских очерков» и даже глуповского цикла обратился в автора «Истории одного города» и всех дальнейших классических циклов. Но с другой стороны — только в эти годы Салтыков окончательно выяснил себе свое социальное мировоззрение. Начатая уже в глуповском цикле борьба с либерализмом здесь окрепла и заострилась, чтобы найти впоследствии свое конечное завершение в «Дневнике провинциала в Петербурге»; вопрос о почве в беспочвенности вплотную подвел к вопросу о народе и его внутренней жизни, как единственной движущей силе истории. Мы сейчас увидим, как резко полемизировал Салтыков с журналами Достоевского и с его «почвенничеством»; но надо заранее сказать, что в вопросе отношения к народу Салтыков, конечно, был гораздо ближе к идеалам Достоевского (несмотря на всю их туманность), чем ко взглядам совершенно враждебных и чуждых ему представителен либерализма. Впоследствии, через много лет, это сказалось отраженным образом тем обстоятельством, что Достоевский в знаменитом послесловии к своей еще более знаменитой «Пушкинской речи» (1880 г.), резко отмежевываясь от либералов, находил возможным договориться именно с социалистами, представленными тогда «Отечественными Записками» Салтыкова.