стали превыше всего. А как это важно — сознавать, что вокруг тебя люди, на которых можно положиться, которым ты веришь и которые верят тебе! Одинцов [84] очень ценил добрые дружеские отношения с
ними, их помощь и поддержку — все то, что называется в авиации чувством крыла.
Служил в полку и храбро воевал мастер штурмовых ударов — заместитель командира эскадрильи
гвардии старший лейтенант Мирон Самуилович Поперно. Музыкант-весельчак. Уже в Германии,
незадолго до его геройской гибели (за три недели до окончания войны), начальник политотдела дивизии
докладывал в политотдел корпуса: «В комнате, которая была отведена для отдыха летного состава, стоял
рояль киевской фабричной марки. Летчик-агитатор старший лейтенант Поперно провел беседу с летным
составом о дружбе народов нашей страны, рассказал о разрушениях, произведенных фашистскими
варварами в его родном Киеве, и об ограблении ценностей этого города. Он на ряде фактов показал, что
зажиточность фашистской Германии зиждется на грабеже, насилии, рабском труде порабощенных стран
Западной Европы, и в первую очередь нашего Советского Союза».
Размышляя о роли партийцев в своей судьбе, Михаил Петрович еще вспомнил:
— Когда мы говорим о том, что партия была сражающейся, в памяти возникает и образ фронтового
парторга Ивана Егоровича Шмелева. Он не был кадровым военным, призывался из запаса. Но какой это
был прекрасный политработник! Он стоял в одном ряду с комиссаром, вместе с ним делал все, чтобы
помочь бойцам в смертельных схватках с врагом. Настоящий правофланговый партии, вожак
коммунистов полка. Свое воздействие на коллектив Иван Егорович оказывал не административной
властью, не силой приказа, а пламенным партийным словом, доходящим до сердца каждого человека.
Этот руководитель партийной организации добивался главного [85] — чтобы каждый коммунист ясно
представлял спою роль и место в бою, не жалел ни сил, ни самой жизни во имя победы и увлекал на
подвиг других.
Ковали высокую партийность Одинцова и многие другие соратники, для которых в жизни не было ничего
выше верности делу коммунизма, счастья Родины и чести солдата ее. Неодинаковые были у них погоны
— генеральские, офицерские, сержантские, рядовых, — но всех их объединяло одно: они были
солдатами партии.
Это звание всегда было при них, ему они хранили святую верность.
Такими в его памяти остались командир штурмового авиакорпуса дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Василий Георгиевич Рязанов и парторг эскадрильи техник звена, гвардии младший
техник-лейтенант Никифор Васильевич Мельник, член полкового партбюро майор медицинской службы
Иван Иванович Матусевич и секретарь комсомольской организации подразделения, которым он
командовал, мастер авиавооружения гвардии ефрейтор Любовь Петровна Стрижакова. Все они были и.
на войне воспитателями, наставниками, и прежде всего политическими. Потому и место свое видели там, где труднее.
В канун 35-летия Победы, осмысливая «свою» войну, размышляя над обстоятельствами, которые помогли
ему стать тем, кем он стал, Михаил Петрович писал:
«Без повседневной идейно-воспитательной деятельности партии, без этого самого острого, самого
действенного оружия ничто бы нам победу не принесло.
Нам помогло выстоять сознание того, что мы боремся на стороне правды, на стороне справедливости.
Еще и потому так яростно защищали мы наши [86] идеи, что были сильны ими. Они нас питали силой, как земля легендарного Антея.
У нас была такая вера в неодолимость именно нашего, единственного в мире социалистического
государства, такая любовь к нашей молодой стране, к нашему образу жизни, что вряд ли смог бы
выдержать такие тяготы и такие испытания, какие выпали нам на долю, другой какой-нибудь народ.
И главная роль в том, что возможности нашей победы превратились в действительность, принадлежит
Коммунистической партии...»
Талант бесстрашия и мастерства
Бывший командующий 2-й воздушной армией Герой Советского Союза, маршал авиации С. А.
Красовский в воспоминаниях о своих подчиненных в годы войны, среди которых упоминается и
Одинцов, подметил основное качество лучших воздушных бойцов; каждый их вылет — легенда.
У Михаила Петровича таких «легенд» 14. Именно столько вражеских самолетов уничтожил его экипаж в
воздухе. Такому счету может позавидовать даже истребитель. Его девизом стало: жить, чтобы бороться, а
бороться, чтобы побеждать.
...Была глубокая тревожная осень второго года войны. Гитлеровцы рвались на Юг. Калининский фронт, где действовал тогда полк, был далеко не «тихим». И боевые задачи ставились часто очень не простые. В
тот раз Одинцову с ведомым Виктором Чернышевым было приказано обследовать обширный район за
линией фронта. Предварительных данных у командования не было, и цель для удара требовалось выбрать
самим. А как ее отыщешь, если видимости никакой, все закрыто. [87]
Направляясь к своему самолету номер «13», тревожился: как выполнить задание в такую погоду?
К слову, о номере «13». Во всей авиации к этой цифре отношение испокон веков особое. Она всегда была
предметом бесконечных шуток, розыгрышей, а кое у кого и беспокойства. Иногда пытались даже менять
этот номер, как это делают английские и итальянские футболисты, суеверно утверждая, что с «чертовой
дюжиной» добра не жди. Одинцов же уверял всех, что это его любимое число и приносит ему счастье, хотя Ил-2 с «несчастливым номером» на фюзеляже, если уж говорить откровенно, ему брать тоже не
хотелось. Но случилось так, что в день распределения самолетов он оказался дежурным по части. Когда
освободился и пришел на аэродром, то оставался только тринадцатый номер. Виду не подал, что
расстроен. Махнул рукой:
— Тринадцать так тринадцать — все равно. Может, меня и самолет не бог, а черти будут беречь.
Потом даже грустил, когда приходилось после боя побитый «тринадцатый» ставить на ремонт и вылетать
на другой машине.
Улыбнулся этим воспоминаниям. Еще раз осмотрел небо. Не радовало оно. Тяжелые облака низко ползли
над землей. С них сеяла зябкая морось вперемешку с мокрым снегом. Туман закрывал горизонт, и дальше
границы летного поля ничего не было видно. Трудный полет предстоял. Подумалось: может,
задержаться? Нет, приказ есть приказ, противника надо бить. И сказал решительно Чернышеву:
«Полетели!»
Сразу же после отрыва от взлетной полосы самолеты попали в «муру», но все же на малой высоте пошли
по намеченному курсу. Кругом стало бело. «Влипли», — обожгла мысль. И низко лететь нельзя, можно
врезаться в землю или в какое-то строение. [88]
И от земли нельзя отрываться — не полезешь же вверх, в толщу облаков, вслепую, не зная высоту их
верхнего края. Как потом пробиваться вниз, если эта «мура» до самой земли?
Прошло полчаса с тех пор, как линия фронта осталась позади. Самолеты летели над оккупированной
территорией. И вдруг полоса снегопада кончилась. Небо посветлело, нижняя кромка облаков чуть
приподнялась, видимость немного улучшилась. Но ориентироваться все равно трудно. Одинцов
прижимает машину к земле. Под крылом начали мелькать развалины полустанков, каркасы взорванных
мостов, почерневшие от копоти печи и стены сгоревших домов. Пришлось набирать высоту.
Облетели довольно большой район, но ничего существенного не заметили. Хотели было развернуться в
сторону своего аэродрома, но тут, на дороге, ведущей к городу, обнаружили длинную колонну
фашистских танков. Лучшей цели для Ил-2 с полным боекомплектом нельзя было и придумать. С ходу
зашли в атаку и сбросили бомбы на хвост колонны, а затем ударили «эрэсами» по головным танкам. Не