И повел он об этой грозной машине такой задушевный разговор, будто речь шла о живом разумном
существе, верном фронтовом друге.
* * *
...Уже сам факт, что по количеству построенных экземпляров среди самолетов всех типов Ил-2 занимает
ведущее место, о многом говорит. Тридцать пять с лишним тысяч их было создано за годы войны.
Большой «тираж» в истории советской авиации!
Даже своим внешним видом он сразу покорил. Раскрашенный зелено-желтой камуфляжной рябью,
весело поблескивая на солнце широкими крыльями, он создавал ощущение праздника и порождал
чувство торжественной новизны. Стоит на крепких «ногах» с приподнятым к небу сильно удлиненным
капотом мотора и будто просится в полет. Два свободно несущих крыла без каких-либо опор жесткости, фюзеляж, напоминающий веретено, трехлопастный металлический винт, увенчанный острым, как
головка снаряда, обтекателем, придавали самолету какой-то особо стремительный вид, горделивую, бойцовскую осанку.
А сердце-мотор? Полторы тысячи лошадиных сил! И надежная, высокая живучесть. И сталь и стекло —
броня. Броня привычная и новая, прозрачная, вызывающая одновременно восхищение и недоверие.
Двигатель заключен в сплошную удобообтекаемой формы бронескорлупу, органически сливающуюся с
самой конструкцией самолета. Округлые бока кабины отсека тоже из брони. За спиной сиденья летчика
— вертикальная бронеспинка. Оба бензобака, водорадиатор, маслосистемы тоже защищены —
расположены в бронекорпусе самолета. Соты масляного радиатора, выступающие наружу под мотором, можно прямо из кабины прикрывать перед атакой стальной заслонкой, чтобы не пробило их шальной
пулей или осколком. [43]
Лобовое стекло фонаря кабины из сегментов особого пуленепробиваемого оргстекла. Это была впервые
примененная «прозрачная броня». Дюраль, сталь и стекло.
Встретившись с «Илом» наяву, Одинцов убедился, что по схемам и цифрам не таким представлял себе
этот самолет. Он осматривал боевую машину со всех сторон, ходил вокруг нее, щупал рукой, сидел долго
в кабине, говорил с самим собой. Казалось, всего необычно много на одного летчика.
А вооружение? Две скорострельные пушки и два пулемета, установленные в крыле. Боезапас для пушек
— 300—500 снарядов, для пулеметов — 1500 патронов. Самолет мог нести до 600 килограммов бомб в
разных вариантах. Под крылом прикреплялись рейки-направляющие для восьми «эрэсов» — реактивных
снарядов РС-82 или четырех более мощных — PC-132. Впервые закрыв над собой сдвижной фонарь
кабины, Михаил почувствовал себя крылатым рыцарем, закованным в латы. Не самолет, а летающий танк
и «катюша», вместе взятые. Воздушная бронированная крепость! Все это хорошо, рассуждал, а как со
скоростью и маневренностью? Самолет, обвешенный броней, начиненный таким оружием, аппаратурой и
приборами, с трудом должен сам себя возить. Напрасные опасения! Максимальная скорость до 450
километров в час — вражеский истребитель с трудом может догнать. Продолжительность полета при
этом приличная — 2 часа 20 минут, дальность полета для самолета поля боя тоже отменная — около 800
километров.
Сделав на «Иле» несколько учебных полетов, уяснил, что и стрелять со штурмовика просто: опустил нос
самолета, поймал цель на перекрестье, подвел машину пониже к земле, жми на гашетки — на твоих
глазах вспыхивают помеченные мишени. Если же вдруг светящиеся дорожки трасс идут мимо, [44] то
времени вполне хватает направить их куда следует.
Разумеется, от штурмовика вовсе не требуется выполнения фигур высшего пилотажа, однако на нем в
совершенстве можно делать боевые развороты во все стороны, глубокие виражи. Пикирование самолет
может производить под углом до 40 градусов. В штопор при некоординированных разворотах не
срывается, по прямой летит устойчиво, даже без управления, на посадку просится сам. Хотя приборная
доска от множества всяких приборов на иконостас похожа, но в управлении послушен, не сложен, собрать стрелки «в кучу» особого труда не требуется. И что еще было особо ценным — установлена
приемно-передающая радиостанция РСИ-3, обеспечивающая устойчивую связь на дальностях 50—70
километров.
«Прост, как табуретка», — заговорили вскоре летчики об этом штурмовике. Техники и мотористы, полюбившие Ил-2 за несложность обслуживания, за его басовитый гул называли этот самолет
«скрипочкой», «мурлыкой», «соловушкой». Часто в разговоре, когда надо было подтвердить правоту, можно было услышать: «Клянусь своим «Илом»...»
Это был специальный, качественно новый самолет, созданный впервые в мире. В практике мирового
самолетостроения в штурмовике удалось осуществить наиболее оптимальные для того времени
сочетания скорости, маневренности, огневой мощи и броневой защиты. Будучи трудно уязвимым, он стал
могучим средством в борьбе против мотомехвойск врага, лучшим ближним бомбардировщиком.
Михаил Одинцов очень быстро «объездил» своего бронированного коня. У ближнего бомбардировщика, на котором он до этого летал, скорость отрыва от земли и приземления была примерно такая же, как у
штурмовика, и он, учитывая все, несмотря на раненую [45] руку, особых сложностей при сем не
испытывал. Потом даже кое-какие усовершенствования начал вносить. Достал хороший бронелист и
положил его на пол кабины. На приборную доску, для себя нужные особо, визирные метки нанес.
Летчиков-штурмовиков часто называли «воздушной пехотой». И в этом была большая доля правды: они
летали чуть выше человеческого роста, решая боевые задачи в тесном взаимодействии с сухопутными
войсками, поддерживая их, поражая всей мощью штурмовика различную боевую технику и живую силу
врага. Это было важно и для поднятия морального духа наших бойцов. Они видели, что не только земля
горит под ногами фашистов, но и небо ставит им огненный заслон.
Бреющий полет (5—25 метров) для Ил-2 — дело обычное. Именно на этой высоте наши штурмовики, как
правило, проносились над территорией, занятой врагом. И заметить летящий у самой земли самолет
трудно, и для того, чтобы атаковать его, остается не полная сфера, как в небе, а лишь верхняя его
половина. Потому и ходили почти на все задания на бреющем, часто под низкой облачностью, «ниже
костыля», как говорили летчики. Бомбежка, штурмовка, поиск противника — все на малой высоте, с
горки. На ней, этой родимой малой высоте, от атакованной цели уходили, противозенитный маневр и
многие разнообразные, порой неожиданные тактические приемы использовали.
Но что такое полеты, даже не боевые, на малой высоте? Задайте этот вопрос любому летчику, и он вам
обязательно ответит: это особые полеты. Все внимание отдано земле. В таких полетах настолько
обострены чувства, что, кажется, любой звук, любой шорох слышен. И все время огромное желание: набрать высоту, осмотреться, взять штурвал «на себя». А нельзя [46] — собьют. Напряжение —
предельное, усталость — невероятная. Кое-кто из однополчан недолюбливал такие полеты. Молодые
пилоты сгоряча часто сетовали: «Уж ниже некуда. Земля вместо помощника превратилась во врага: только и смотришь, чтобы не зацепиться. Ни маневрировать толком, ни прицеливаться нельзя». Одинцов
понимал их, выступил сторонником варьирования высотами полета. Метров до шестисот, тысячи
поднимался, но оставался все же в числе летчиков полка, умевших снижаться до самой земли и
буквально ходивших по головам фрицев. И он поэтому всегда был участником выполнения боевых
заданий, на которые оказывались способными только опытные штурмовики, например, таких, о которых
рассказывала армейская газета «Советский пилот» в августе сорок четвертого года.
«...На одном из участков фронта немцы стали накапливать крупные силы, они готовили контрудар по
нашим войскам. На железнодорожную станцию прибывали эшелон за эшелоном, переполненные