— Вот и Петрикэ не пришел, а вчера вечером похвалялся, что и думать забудет об отдыхе, пока мы не добьемся полной справедливости! — пожаловался Игнат Черчел, стоявший в толпе. — Он бы помог разобраться, что к чему, голова у него хорошая, посоветовал бы, что делать!
— Все в сторону норовят, боятся!
— Чего? — возмутился Игнат. — Это Петрикэ-то боится?.. Помолчи уж лучше, не болтай глупостей! Петрикэ с тремя такими, как ты, шутя справится, а ты мелешь невесть что — боится!
— А коли так, чего он дома отсиживается? Полдень уже.
— Дела, верно, какие задержали… Но если уж Петрикэ за что берется, так непременно сделает. Его отец, упокой, господи, его душу, тоже такой был — человек порядочный и надежный.
Они все еще пререкались, когда подоспел Петре вместе с Николае Драгошем. Дома Петре разругался с матерью, — та не хотела его пускать, плакала и причитала, что он себя погубит. А Николае пришлось отбиваться не только от родителей, но и от невестки, отчаянно трусившей, как бы из-за их дел не пострадал ее Ионел. Парни поняли друг друга без слов. Оба прикинули, что отступать им уже некуда и, следовательно, надо идти до конца, что бы ни случилось. Стряхнув с себя опьянение гнева и протрезвев, они осознали, что, если все повернется по-старому, с них обоих взыщут строже, чем с кого-либо, взыщут за то, что натворили все остальные… Поэтому по пути они зашли в помещение жандармского участка. Дом был пуст, двери широко распахнуты, все внутри перевернуто вверх дном. Друзья надеялись разыскать хоть несколько патронов для винтовок, отобранных у жандармов, чтобы защищаться, если понадобится. Но они ничего не нашли. Жена унтера исчезла; говорили, будто она прячется у кого-то в селе, но никто не знал где.
Они смешались с толпой и сразу же поддались всеобщему возбуждению. Спор о разделе поместья разгорелся с новой силой. После долгих и бесплодных пререканий Петре заявил:
— Такое дело нам не по зубам. Сколько бы мы ни ругались или даже ни дрались, все одно не справимся. На это надо землемеров! Повременим, пусть сперва все уляжется, наступит мир, и тогда начальство пришлет землемеров, они поделят землю, обмерят и отрежут всем как положено, каждому по справедливости, сколько хватит… Правильно я говорю, люди добрые?
— Правильно!.. Верно говоришь!.. — согласились крестьяне. — Пускай присылают землемеров, им за это деньги платят.
— А раз господ нет, землемер будет делить по справедливости, как положено по закону! — удовлетворенно поддакнул Игнат.
— С господами мы покончили! — хвастливо крикнул Леонте Орбишор. — Не нужны нам больше господа!
— Мы вроде бы покончили, Леонте, да вот только, может, они не кончили! — прогудел Николае Драгош.
Все наперебой запротестовали — не желают они, мол, больше господ и скорее помрут все до последнего, чем позволят снова сесть себе на шею.
— Ладно, поглядим, чего вы на деле стоите, болтать-то вы горазды, это я хорошо знаю! — пробормотал Петре.
На вокзале Питешти нового префекта поджидала толпа помещиков и арендаторов, сбежавших из своих имений. Их возглавлял бывший префект Боереску, который, принимая во внимание опасность, грозящую отечеству, пренебрег соображениями политического соперничества и неприязни и решил по всем правилам передать свой высокий пост вновь назначенному префекту, а главное, ознакомить его с положением дел в уезде. Однако, по существу, Боереску поступился гордостью и согласился встретиться со своим преемником, руководствуясь не столько высшими государственными соображениями, сколько самолюбием, глубоко уязвленным неблагодарными мужиками. Ведь он, не жалея себя, объехал почти все села, толковал с мужиками, давал им советы, учил по-отцовски уму-разуму, а они, как только он отвернулся, начали бесчинствовать. Этого Боереску не мог им простить. А кроме того, эти негодяи осмелились поджечь и разграбить даже его собственную усадьбу в Рочу…