гражданской войны Щапов оказался в зоне активных боевых действий и
пострадал, как никакой другой казачий поселок. В страшные голодные
годы большая часть жителей погибла или покинула свои хозяйства в
поисках хлебных мест. От прежнего зажиточного, благополучного и
спокойного Щапова ничего, кроме названия, не осталось.
В доме, выбранном отцом, – три светлые комнаты, кухня, сени и
крыльцо. Четыре окна будут смотреть на улицу, три – во двор. Будущий
покупатель дотошно несколько раз осмотрел здание, простучал стены,
проверил пол и потолок, встретился с председателем местного Совета,
договорился о цене (за традиционным застольем) и начал «собирать» (как
он говорил) «разные бумаги».
Но при следующей встрече, вопреки обещанию председателя,
выяснилось, что местный Совет отказался продавать дом за ранее
назначенную цену и назвал другую, более высокую. Но таких денег у отца
не было. И пришлось ему искать и покупать другой дом, – подешевле и
поменьше.
Новое жилье было рассчитано на небольшую семью (а наша скоро
должна была состоять из пяти человек): две небольшие комнаты (горница
и спальня), кухня, в центре которой – русская печь с лежанкой, и т. н.
84
«подсобные» помещения – темные сени и чулан, где можно было хранить
продукты и ненужные вещи. Но жить там нельзя.
Отец надеялся, что со временем удастся серьезно перестроить и
расширить дом.. Однако в сумятице повседневных дел и забот мысли о
«большом здании» забылись. Впрочем, к чему лукавить?! Наша семья и
тогда, и позже жила трудно, без излишеств, постоянно ограничивая себя во
многом. Так, одежду старших братьев (с заплатками на коленях и локтях)
всегда донашивали младшие, на обеденном столе никогда не было
деликатесов и разносолов, кроме капусты и помидоров, тыквы, арбузов и
дынь. Но голода мы никогда, даже в самые тяжелые годы, не испытывали.
1927-й год для нашей семьи оказался и трудным, и радостным. Летом
родился второй сын, которого назвали Владимиром. Мама, жившая с
весны на бахче, опасалась за здоровье будущего младенца и поэтому
возвратилась в город: «Поближе к врачам». Девятилетняя Шура до
наступления холодов осталась одна: жила в небольшой старой темной
лачуге, с утра до вечера работала. Было не только трудно, но и страшно.
Ночью девочка пугалась каждого шороха. Но что делать? Надо было и
жить, и работать на бахче до поздней осени.
Отец в тот год «крутился, как заведенный», в своих бесконечных,
срочных делах. Разобрал с помощью поселковых ребят купленный дом.
Договорился с братьями о помощи при перевозке стен, стропил, окон,
дверей и пр. Накосил и заготовил сена для скота. Привез из-за Урала
бревна. Нашел (кажется, дешево) кирпичи, цемент, гвозди, паклю и пр.
Собрал урожай бахчевых и продал «лишнее»: теперь появились деньги,
позволяющие нанять строителей.
Хотелось поставить дом быстро. Но возникло придуманное
Горкомхозом препятствие: кому-то из его служащих не по душе пришлось
старое хуторское жилище (столетней давности), и строительство дома
было «категорически» запрещено. Новое разрешение удалось выбить после
мучительного хождения по «конторскому кругу», трудных объяснений и
унизительных просьб.
Строительство (оно было разрешено властями лишь в начале сентября
1927-го года) оказалось делом более дорогим и хлопотным, чем думалось
раньше. Отец, конечно, надеялся на помощь братьев. Но Илларион
отказался помогать и заниматься непривычным делом, сославшись на свою
занятость на службе. Степан и Александр приходили, когда нужно было
поднять или перенести что-то тяжелое и большое. Работали неохотно, всем
своим поведением как бы говоря, что у них имеются и свои собственные
заботы, которые также требуют и сил, и времени.
Чтобы поставить дом до наступления холодов, отец договорился с
бригадой самарских умельцев, по-прежнему приходящих в Уральск на
заработки. Они сложили кирпичный фундамент, собрали стены,
85
проконопатили их паклей, настелили пол, протянули матицу, укрепили
потолок, поставили двери и рамы со стеклами. Дом венчала шатровая
крыша из оцинкованного железа. Отец, не желая «тратить деньги
попусту», ошибся при покупке: «белого металла» оказалось мало , и один