деревянным молотком (киянкой): он делал не только бочки и ушаты, но и
санные полозья, конские дуги, «клещи» для хомутов и пр. Даже в годы
95
«решительного наступления» власти на частное предпринимательство
ремесленник сумел сохранить свою мастерскую, превратив ее в отдел (цех
) городской ремонтной артели.
Район, где жил и работал бондарь, пользовался шумной известностью
в городе. «Чаганские» ребята, веселые скандалисты, азартные любители
уличных игр и активные участники массовых драк, старались доказать
свою особенность и независимость от ребят других городских районов
(«мы - сами по себе»).
В том районе находилась единоверческая Никольская церковь
(разрушена в середине 30-х годов) и жили потомственные старообрядцы –
«церковники», люди самостоятельные, всегда недовольные властью – и
старой, и новой.
Видимо, свободная атмосфера района повлияла на характер новой
подруги Шуры, девушки энергичной, веселой, острой на язык,
отвергающей старые, известные домашние правила, не слишком
трудолюбивой, любительницы откровенных женских разговоров (сплетен
?), кинофильмов в кинотеатре «Кзыл-Тан» и танцев в доме Карева.
Судьба непонятно зачем свела мою спокойную сестру с шумной
землячкой. Девушки даже внешне отличались друг от друга: одна –
темноволосая и черноглазая шатенка, другая – белокурая блондинка, со
светло-голубыми глазами. Может, они дополняли друг друга: шумная,
легкомысленная Полина и серьезная, застенчивая Шура? Сестра своим
характером тогда походила на нашу добрую, приветливую маму. Но через
два-три года работы на фабрике в ней проснется честолюбивое фамильное
начало. Думается, что встреча и дружба с «дочерью городской окраины»
помогли проявлению и укреплению в ней особого, «семейного» характера.
Полина подошла к Шуре в первые же дни ее работы: «Ну, и как тебе
здесь?. .Не страшно? Не бойся. Скоро привыкнешь». Действительно, через
несколько пятидневок ( месяц тогда состоял не из традиционных недель, а
из советских пятидневок, затем – шестидневок) сестра, действительно,
стала привыкать к цеху и познакомилась с работницами.
Шуру удивляла та свобода и легкость, с какой ее подруга
разговаривала с незнакомыми людьми... Потомственная уралка, в отличие
от Полины, не привыкла делиться с чужими откровенным, душевным и
сердечным. И дома такие разговоры велись крайне редко. С кем можно
было говорить? С братьями? Что они знают и понимают?. И чем могут
помочь? Мама в нынешней жизни .плохо разбиралась. У отца все слишком
просто: «Нечего тратить время на пустые разговоры. Делом надо
заниматься».
В цеху было совсем по-другому.. Здесь следовало отвечать, когда к
тебе обращались с любым вопросом, участвовать в разговорах-спорах о
дружбе и любви, встречах и расставаниях. Но не только сердечные дела
96
интересовали и волновали работниц. Одна из них посоветовала Шуре:
«Учиться тебе надо, девушка. Ты еще молодая, тебе следует думать о
своем будущем. Сколько классов кончила?. Четыре?. Мало. Хотя бы
шесть-семь. Поступай в школу. Учись. Иначе трудно будет. Всю жизнь
простоишь у станка».
Шура и сама понимала, что надо учиться. Но когда и как? Весь день в
цеху работаешь, вечером помогаешь маме. Своими мыслями-сомнениями
сестра поделилась с Полиной. Та сразу же нашла решение: «И что думать?
Поступай в вечернюю школу. Она недалеко от твоего дома. Ходить ночью
не страшно. Скажи родителям». Но Шура не сразу решилась на такой
разговор: «Ты что? Разве отец разрешит мне учиться? Он постоянно
твердит, что дома дел уйма и маме одной трудно справляться с ними. Ведь
у нас не только лошадь, но и корова, свинья, куры. За ними надо
ухаживать.» Подруга не согласилась: «Ну и что?. У всех хозяйство. Пусть
им занимаются братья. Старший почти взрослый. Он накормит и напоит
вашу скотину. Ты о себе хоть раз подумай».
Дочери было трудно начинать откровенный разговор с отцом: она
привыкла делать так, как он предлагал-требовал. Она знала, что отец не
согласится с ее просьбой. Родитель, конечно, видел, что жизнь меняется,
понимал, что надо как-то иначе заботиться о детях и отказаться от
некоторых прежних требований и запретов: «Что ж... Сыновья пусть
учатся, а дочери зачем?».
Беседа (нелегкая для Шуры) все же состоялась: «Папа, на фабрике мне