работницам, как следует обращаться с ними. Группа молодых женщин
моментально обступила его. Общий веселый тон разговора, как обычно,
задавала Полина: она хорошо знала всех ребят на фабрике и никогда не
смущалась, разговаривая с ними.
Наверное, именно тогда Иван увидел черноглазую, смуглую девушку,
стоявшую несколько в стороне, но внимательно слушавшую его
негромкие, деловые советы-рекомендации. И, видно, что-то новое, еще
неразгаданное коснулось парня. Он стал чаще, чем прежде, появляться в
цеху. Останавливался около станка, за которым работала Шура, и
подробно объяснял, как нужно осторожно и внимательно обращаться с
ним: «Ты только не торопись. Сначала посмотри, а уж потом нажимай на
кнопки».
Дальше, как у многих современных молодых людей: случайные
встречи на собраниях и в обеденный перерыв, разговоры о школе и
подругах и проводы до дома после работы.
Шура не говорила родителям об Иване: боялась, что отец поймет ее
по-своему, неправильно. Мама догадывалась, что дочь кем-то увлечена и
потому с интересом наблюдала за тем, как Шура одевается, собираясь
вечером в школу: «К чему бы наряжаться?. Ведь темно, никто не увидит
твое красивое платье и новый берет». Дочь, краснея, объясняла: «Все
девчата хорошо одеваются.. И. я не хочу быть хуже других». Мама словам
дочери верила и не верила. Но не расспрашивала ее, хотя понимала, что
дело все-таки не в девчатах и школе. Отец же громко возмущался: «На
праздник что ли собралась? Поберегла бы одежду». Он, вообще, был
недоволен ее новыми взглядами и странным поведением. Видимо, не
принимал (или не хотел принимать) того очевидного факта, что Шура –
давно не маленькая девочка, а взрослый, работающий человек. И совсем не
похожа на прежних казачек: ее дело и жизнь, как и некоторые желания и
102
поступки серьезно отличаются от прежних, что не могло не вызывать
раздражения отца. Особенно бурно он возмущался, когда дочь пришла
домой с короткой, модной в те годы прической без длинной, красивой
косы.
Работающие в цеху женщины предупреждали молодых: девичья краса
может превратиться в серьезную опасность. Бригадир (опытная
катальщица ) не раз советовала Шуре: «Тебе надо бы обязательно постричь
волосы. Иначе, не дай Бог, попадут в станок.. Тогда беда будет».
Сестра понимала, что следует прислушаться к словам пожилой
женщины. И не хотелось Шуре отставать от моды: у всех подруг в цеху и
школе были короткие волосы и легкие, красивые прически. Впервые Шура
действовала совершенно самостоятельно: не стала говорить с родителями о
своем желании. Не думая ни о чем, пошла в парикмахерскую. Дома ее
ждал небывалый скандал. Никаких объяснений дочери отец не хотел
слушать. По его мнению, она совершила чуть ли не преступление. Дочь
нарушила одну из вековых традиций: девушки-казачки всегда бережно
относились к своим косам, заботились об их красоте.
Отец кричал (в доме, но во дворе было слышно), не сдерживая себя и
не выбирая выражения: « Зачем постриглась? Да знаешь ты, кто так
ходит?. Уличные девки. Еще надень на голову красную косынку да
короткую юбку выше колен». Он, верно, забыл, каким модником был сам в
молодые годы.
Незадолго до этого события Шура познакомила родителей с Иваном,
которого они приняли как ее будущего жениха (своего зятя): «Если не так,
то зачем приводить чужого человека в наш дом ?». Встречи Шуры с
названным женихом продолжались недолго: осенью 37-го года (с
некоторым опозданием как кормильца малолетних брата и сестры) его
призвали в армию и отправили на Дальний Восток. Невеста, по мнению
отца, должна вести себя скромно, а дочь нарушила это старое правило:
«Что теперь скажешь своему Ивану? Захотела быть красавицей, пока его
нет рядом?».
Обвинения, предъявленные старым казаком дочери в тот день,
поражали своим обидным и необъяснимым многообразием: вспоминались
какие-то ее старые ошибки – «грехи», о которых в семье давно забыли, но
отец почему-то неожиданно их вспомнил. Оказывается, Шура и раньше
(как только пошла в вечернюю школу) совершала что-то неприличное,
дурное, о чем «при людях и говорить-то стыдно». Отец, наверное,
продолжал бы говорить долго, обвиняя дочь в немыслимых делах-