бумаги......”
127
Услышанное оказалось непонятным и страшным “сюрпризом” для
всех. Даже мама не знала, что отец уже по - своему распорядился судьбой
старшего сына: ”Семеныч, зачем ты так?.. Ведь решили же отправить
Гриню к Василию... Пусть едет и учится...Он уже взрослый...У него своя
жизнь впереди...Не будет же он вечно ходить по твоей струнке..”
Но отец не стал объяснять причины своего странного решения.
Нахмурившись, он произнес: ”Сами должны знать, что жить стало
тяжелей... Даже кусок хлеба просто так не дается....”
Мама все же задала отцу еще один вопрос, который постоянно
тревожил ее в тот год: ”А как же с армией?.. Ведь его год уже наступил, и
Гриню обязательно возьмут. Нынче всех ребят забирают... Никого дома не
оставляют... ” Но у отца уже был готов ответ: “ В какую - такую армию?..
Сына списали, признали - как это говорят? - не совсем годным к военной
службе... И потому его никуда не возьмут...”
Слова отца буквально ошеломили Гриню. Едва сдерживая слезы, он
выбежал из дома, его голова мелькнула в окне, раздался громкий стук
калитки... Возвратился старший брат поздно вечером, когда взрослые,
немного успокоившись, попытались разобраться в причине жестоких слов
отца. Мама не могла понять его, хотя и пыталась: “Семеныч, зачем
портишь сыну жизнь? Мы оба виноваты перед ним...Лечить надо было, а
ты все - бахчи да бахчи.. .Хочет учиться, - ну, и пусть учится...Не
пропадем же без его помощи... Да и какая помощь от него?.. Ведь дома еще
три сына....” Но слова мамы отец как будто не слышал.. Он привык, что в
доме делается так, как он сказал. Не допуская сомнения в своей правоте,
повторил сказанное за обедом ”Работа нетрудная, в конторе...Я уже
разговаривал с соседом... Он обещал помочь..”
Мы знали этого пожилого, неразговорчивого человека: каждый день
дважды, утром и вечером, он проходил мимо нашего дома. Сдержанно
улыбаясь, всегда здоровался с моими родителями, иногда разговаривал с
отцом. Он и его жена, работавшая (кажется) в музыкальной школе, жили
замкнуто - в небольшом ( на два окна) доме на Форштадтской улице, ни с
кем из соседей не общались, отгородившись от них высоким забором и
крепкими воротами. Их дочь Клара, девочка моего возраста, на улице
никогда не играла. После уроков нигде не появлялась. Мальчишки лишь
иногда видели, как она торопливо бежала к своим родственникам, жившим
рядом с нашим кварталом..
.. Приятели брата в середине августа уехали в Ленинград... Гриня не
пошел прощаться с ними (“...не могу, ...больно, тяжело, что скажу им?.. ”)
и не объяснил, почему остался в Уральске... Через две недели он узнал,
что ребята поступили в училище и порадовался их успеху. И в очередной
раз печально подумал: “... А ведь и я мог быть в Ленинграде...”
128
Сын попытался было поговорить с отцом о своем наболевшем, но
столкнулся с ранее сказанным: “...Все уже обговорено, незачем тратить
время попусту.....
У тебя есть чистая работа.. И что еще надо?..”
.Не хочется ни осуждать, ни оправдывать отца...Он - позже - и сам
мучился, вспоминая Гриню... Но - помните? - “...нам не дано предугадать,
как наше слово отзовется..” Но все же следует честно признать, что
торопливое решение отца
не принесло нашей семье ни спокойствия, ни радости. И ”птица
счастья” не опустилась на крышу нашего дома и не открыла свои
радостные секреты ни одному из моих родственников...
.
. 7
Первые прохладные осенние дни проходили в нашем доме
безрадостно, но без новых “недоразумений” и споров.. Все, казалось,
смирились с происшедшим.. Но прежнего “семейного единства”, к
которому настойчиво стремился “по - старинному” думающий и
поступающий уральский казак, уже не было....
Отец не смог поехать летом с артелью в луга, на сенокос: его тогда ”
держал” в городе ремонт дома. И теперь он беспокоился: вот - вот
подступят “мокрые” недели, а надо до их прихода где - то накосить сена,
заготовить дрова и хотя бы немного “поправить” базы. Разве успеешь все
сделать? Но кто, кроме отца, мог думать и заботиться о нашем хозяйстве?..
Мама никак не могла придти в себя, потрясенная тем, что произошло с
Гриней. Она не понимала нашего отца.. Его решение считала ошибочным
и неразумным. Сердцем чувствовала, что оно, жестокое и несправедливое,