110
— Положим, что и о нем. Но отвечайте мне прежде
на один мой вопрос: скажите, если бы вас в одно время
любили два молодые человека, один — пускай его будет
Л<опу>хин, он богат, счастлив, все ему улыбается, все
пред ним преклоняется, все ему доступно, единственно
потому только, что он богат! Другой же молодой чело
век далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен,
но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит
на краю пропасти, потому что никому и ни во что не
верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка
матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился
обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я тебя
боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, по
люби меня, и я буду верить в бога, ты одна можешь
спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?
— Я надеюсь не быть никогда в таком затрудни
тельном положении; судьба моя уже почти решена,
я любима и сама буду любить.
— Будете любить! Пошлое выражение, впрочем, до
ступное женщинам; любовь по приказанию, по долгу!
Желаю вам полного успеха, но мне что-то не верится,
чтоб вы полюбили Л<опу>хина; да этого и не будет!
Возвратясь домой, я еще больше негодовала на
Л<опу>хина; ведь это его необдуманная откровенность
навлекла мне такие неловкие разговоры с Лермонтовым,
сблизила меня с ним.
Проучу же я его, помучаю, раздумывала я. Понятно,
что я хотя бессознательно, но уже действовала, думала
и руководствовалась внушениями Мишеля. А между
тем, все мои помышления были для Лермонтова. Я вспо
минала малейшее его слово, везде видела его жгучие
глаза, поцелуй его все еще звучал в ушах и раздавался
в сердце, но я не признавалась себе, что люблю его.
Приедет Л<опу>хин, рассуждала я сама с собой, и все
пойдет иначе; он любит меня, хотя и без волнения,
но глубоко; участие его успокоит меня, разгонит мои
сомнения, я ему расскажу подробно все, что мне
говорил Лермонтов; я не должна ничего от него скры
вать. Так думала я, так хотела поступить, но вышло
иначе.
Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный,
бледный; улучил минуту уведомить меня, что Л<опу>хин
приехал, что он ревнует, что встреча их была как встреча
двух врагов и что Л<опу>хин намекнул ему, что он
знает его ухаживанье за мной и что он не прочь и от
111
дуэли, даже и с родным братом, если бы тот задумал
быть его соперником 42.
— Видите л и , — продолжал Л е р м о н т о в , — если лю
бовь его к вам не придала ему ума, то по крайней мере
придала ему догадливости; он еще не видал меня с вами,
а уже знает, что я вас люблю; да, я вас л ю б л ю , — по
вторил он с каким-то диким в ы р а ж е н и е м , — и нам
с Л<опу>хиным тесно вдвоем на земле!
— М и ш е л ь , — вскричала я вне с е б я , — что же мне
делать?
— Любить меня.
— Но Л<опу>хин, но письмо мое, оно равняется
согласию.
— Если не вы решите, так предоставьте судьбе или
правильнее сказать: пистолету.
— Неужели нет исхода? Помогите мне, я все сде
лаю, но только откажитесь от дуэли, только живите
оба, я уеду в Пензу к дедушке, и вы оба меня скоро
забудете.
— Послушайте: завтра приедет к вам Л<опу>хин;
лучше не говорите ему ни слова обо мне, если он сам
не начнет этого разговора; примите его непринужденно,
ничего не говорите родным о его предложении; увидя
вас, он сам догадается, что вы переменились к нему.
— Я не переменилась, я все та же, и все люблю
и уважаю его.
— Уважаете! Это не любовь; я люблю вас, да и вы
меня любите, или это будет непременно; бойтесь меня,
я на все способен и никому вас не уступлю, я хочу вашей
любви. Будьте осторожны, две жизни в ваших руках!
Он уехал, я осталась одна с самыми грустными
мыслями, с самыми черными предчувствиями. Мне
все казалось, что Мишель лежит передо мной в крови,
раненный, умирающий; я старалась в воображении моем
заменить его труп трупом Л<опу>хина; это мне не уда
валось, и, несмотря на мои старания, Л<опу>хин являл
ся передо мной беленьким, розовым, с светлым взором,
с самодовольной улыбкой. Я жмурила глаза, но обе эти
картины не изменялись, не исчезали. Совесть уже
мучила меня за Л<опу>хина; сердце билось, замирало,