Белинский посещает Лермонтова во время его пребывания под
арестом в ордонанс-гаузе, и происходит внезапная метаморфоза;
серьезный и откровенный разговор полностью перечеркивает старое
предубеждение. Потрясенный этой встречей, Белинский спешит
сообщить В. П. Боткину о своем «открытии» Лермонтова: «Недавно
был я у него в заточении и в первый раз поразговорился с ним от
души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство,
какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это
будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! < ...>Я с ним
спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном
и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры
в достоинство того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся
и сказал: «Дай бог!» Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям,
и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве.
1 Г е р ц е н А. И. Собр. соч., т. VII, с. 225—226.
2 Литературное наследство, т. 67. М., 1959, с. 630—643
(публикация Э. Г. Герштейн).
9
Каждое его слово — он сам, вся его натура, во всей глубине
и целости своей. Я с ним р о б о к , — меня давят такие целостные,
полные натуры, я перед ними благоговею и смиряюсь в сознании
своего ничтожества».
В этом признании Белинского перед нами как бы воочию
встают две исполинские фигуры — фигура «неистового Виссариона»,
безудержного в проявлении своих чувств, и фигура Лермонтова с его
«озлобленным взглядом на жизнь», наперекор всему верующего
в высокое назначение человека.
Проникнув в заповедную глубину натуры поэта, Белинский
и Герцен «высветили» его творческую индивидуальность, отметили
психологическую близость между Лермонтовым и его любимыми
героями, намекнули читателям на интимный, автобиографический
подтекст его произведений. «...что за огненная душа, что за могучий
дух, что за исполинская натура у этого мцыри! — восклицал Белин
с к и й . — Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии
тени его собственной личности. Во всем, что ни говорит мцыри, веет
его собственным духом, его собственной мощью» 1.
Аналогичные суждения высказал Герцен в немецком журналь
ном варианте своего труда «О развитии революционных идей
в России»: «На немецком языке имеется отличный перевод «Мцыри».
Читайте его, чтобы узнать эту пламенную душу, которая рвется из
своих оков, которая готова стать диким зверем, змеей, чтобы только
быть свободной и жить вдали от людей. Читайте его роман «Герой
нашего времени», который напечатан во французском переводе
в газете «Démocratie pacifique» и который является одним из наиболее
поэтических романов в русской литературе. Изучайте по ним этого
человека — ибо все это не что иное, как его исповедь, его признания,
и какие признания! Какие грызущие душу терзания! Его герой он
сам. И как он с ним поступил? Он посылает его на смерть в Персию,
подобно тому как Онегин погибает в трясине русской жизни. Их судь
ба столь же ужасна, как судьба Пушкина и Лермонтова» 2.
В свою очередь, Белинский в статье о «Герое нашего времени»
создал восторженный апофеоз Печорину — Лермонтову: «Вы пре
даете его анафеме не за пороки, — в вас их больше и в вас они чернее
и позорнее, — но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность,
с которою он говорит о них. < ...>Да, в этом человеке есть сила духа
и могущество воли, которых в вас нет; в самых пороках его про
блескивает что-то великое, как молния в черных тучах, и он пре
красен, полон поэзии даже и в те минуты, когда человеческое чувство
восстанет на него... Ему другое назначение, другой путь, чем вам.
Его страсти — бури, очищающие сферу духа; его заблуждения, как
1 Б е л и н с к и й В. Г. Полн. собр. соч., т. IV. М., 1954, с. 537.
2 Цит по статье: Г и л л е л ь с о н М. Лермонтов в оценке Гер
ц е н а . — Творчество М. Ю. Лермонтова. М., 1964, с. 385.
10
ни страшны они, острые болезни в молодом теле, укрепляющие его
на долгую и здоровую жизнь» 1.
Личность и поэзия Лермонтова мужали в раскаленном горниле
событий, очистительное пламя которого сжигало дотла старые
верования, вековые предрассудки, обветшалые догмы. «Но перед
идолами света // Не гну колени я мои; // Как ты, не знаю в нем
предмета // Ни сильной злобы, ни любви» («Договор»).
Читателю конца XX века трудно понять, какой могучий отклик