това, но кажется, что ему принадлежат читанные мною
отрывки из поэмы Томаса Мура «Лалла-Рук» и пере
воды некоторых мелодий того же поэта (из них я очень
помню одну, под названием «Выстрел») 1.
Прошло несколько лет с того времени; имя Лермон
това не исчезло из моей памяти, хотя я нигде не встре
чал его печатно; наконец, если не ошибаюсь, в «Биб
лиотеке для чтения» увидел я его в первый раз 2 и, не
будучи знаком с поэтом, обрадовался ему, как старому
другу. После того в «Литературных прибавлениях
к Русскому инвалиду» появилось его стихотворение
(без имени): «Песня про царя Иоанна Васильевича,
молодого опричника и удалого купца Калашникова» 3.
Не знаю, какое впечатление произвело стихотворение
это в Петербурге, но в Москве оно возбудило общее
участие, и хотя имени автора под этим стихотворением
подписано не было, однако ж оно скоро сделалось
известно всем любителям литературы.
E. A. СУШКОВА
ИЗ «ЗАПИСОК»
1830 г.
В Москве я свела знакомство, а вскоре и дружбу
с Сашенькой Верещагиной 1. Мы жили рядом на Молча
новке и почти с первой встречи сделались неразлучны:
на водах, на гулянье, в театре, на вечерах, везде и всегда
вместе. Александр Алексеев ухаживал за нею, а брат
его Николай за мною 2, и мы шутя называли друг друга
«bella soeur» *.
Меня охотно к ней отпускали, но не для моего удо
вольствия, а по расчету: ее хотели выдать замуж за од
ного из моих дядей — вдовца с тремя почти взрослыми
детьми, и всякий раз, отпуская меня к ней, приказывали
и просили расхваливать дядю и намекать ей о его
любви 3.
Он для своих лет был еще хорош собою, любезен
по-своему, то есть шутник (чего я никогда не терпела
ни в ком) и всячески старался пленить Сашеньку,
слывшую богатой невестой; но обе мы трунили над
стариком, как говорится, водили его за нос, обе мы да
вали ему несбыточные надежды на успех, она из кокет
ства, а я из опасения, чтоб меня не разлучили с ней,
и мы сообща все проволочки, все сомнения, все замед
ления сваливали на бессловесную старушку, мать ее.
У Сашеньки встречала я в это время ее двоюрод
ного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шест
надцати или семнадцати, с красными, но умными,
выразительными глазами, со вздернутым носом и язви
тельно-насмешливой улыбкой 4. Он учился в Универси
тетском пансионе, но ученые его занятия не мешали ему
* свояченицы ( фр.) .
86
быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье
и на вечерах; все его называли просто Мишель, и я так
же, как и все, не заботясь нимало о его фамилии.
Я прозвала его своим чиновником по особым поруче
ниям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой
зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал,
и я грозила отрешить его от вверенной ему должности.
Один раз мы сидели вдвоем с Сашенькой в ее каби
нете, как вдруг она сказала мне: «Как Лермонтов
влюблен в тебя!»
— Лермонтов! Да я не знаю его и, что всего лучше,
в первый раз слышу его фамилию.
— Перестань притворяться, перестань скрытничать,
ты не знаешь Лермонтова? Ты не догадалась, что он
любит тебя?
— Право, Сашенька, ничего не знаю и в глаза
никогда не видала его, ни наяву, ни во сне.
— Мишель, — закричала она, — поди сюда, пока
жись. Cathérine утверждает, что она тебя еще не рас
смотрела, иди же скорее к нам.
— Вас я знаю, Мишель, и знаю довольно, чтоб долго
помнить вас, — сказала я вспыхнувшему от досады Лер
монтову, — но мне ни разу не случилось слышать вашу
фамилию, вот моя единственная вина, я считала вас, по
бабушке, Арсеньевым.
— А его вина, — подхватила немилосердно Сашень
к а , — это красть перчатки петербургских модниц,
вздыхать по них, а они даже и не позаботятся осведо
миться об его имени.
Мишель рассердился и на нее и на меня и опрометью
побежал домой (он жил почти против Сашеньки); как
мы его ни звали, как ни кричали ему в окно:
Revenez donc tantôt
Vous aurez du bonbon *, —
но он не возвращался. Прошло несколько дней,
а о Мишеле ни слуху ни духу; я о нем не спрашивала,
мне о нем ничего не говорила Сашенька, да и я не
любопытствовала разузнавать, дуется ли он на меня
или нет.
День ото дня Москва пустела, все разъезжались по