правда, в ней нет ничего ни неприятного, ни обидного,
ни непредвиденного: и вы и я, все мы состареемся,
с м о р щ и м с я , — это неминуемо, если еще доживем; да,
право, я и не буду жалеть о прекрасных ланитах,
но, вероятно, пожалею о вальсе, мазурке, да еще как
пожалею!
— А о стихах?
96
— У меня старые останутся, как воспоминание
о лучших днях. Но мазурка — как жаль, что ее не тан
цуют старушки!
— Кстати о мазурке, будете ли вы ее танцевать
завтра со мной у тетушки Хитровой? 22
— С вами? Боже меня сохрани, я слишком стара
для вас, да к тому же на все длинные танцы у меня
есть петербургский кавалер.
— Он должен быть умен и мил?
— Ну, точно смертный грех.
— Разговорчив?
— Да, имеет большой навык извиняться, в каждом
туре оборвет мне платье шпорами или наступит на
ноги.
— Не умеет ни говорить, ни танцевать; стало быть,
он тронул вас своими вздохами, страстными взгля
дами?
— Он так кос, что не знаешь, куда он глядит,
и пыхтит на всю залу.
— За что же ваше предпочтение? Он богат?
— Я об этом не справлялась, я его давно знаю,
но в Петербурге я с ним ни разу не танцевала, здесь
другое дело, он конногвардеец, а не студент, и не
архивец23.
И в самом деле, я имела неимоверную глупость про
зевать с этим конногвардейцем десять мазурок сряду,
для того только, чтобы мне позавидовали московские
барышни 24. Известно, как они дорожат нашими гвар
дейцами; но на бале, данном в собрании по случаю
приезда в. к. Михаила Павловича, он чуть меня не уро
нил, и я так на него рассердилась, что отказала наотрез
мазурку и заменила его возвратившимся из деревни
А<лексеевым>, которого для этого торжественного
случая представили официально Прасковье Михай
ловне под фирмою петербургского жителя и камер-
юнкера.
Его высочество меня узнал, танцевал со мною,
в мазурке тоже выбирал два раза и, смеясь, спросил:
не забыла ли я Пестеля? 25
Когда Лермонтову Сашенька сообщила о моих три
умфах в собрании, о шутках великого князя насчет
Пестеля, я принуждена была рассказать им для поясне
ния о прежнем моем знакомстве с Пестелем и его уха
живаниях. Мишель то бледнел, то багровел от ревности,
и вот как он выразился:
4 Лермонтов в восп. совр.
97
Взгляни, как мой спокоен взор,
Хотя звезда судьбы моей
Померкнула с давнишних пор,
А с ней и думы лучших дней.
Слеза, которая не раз
Рвалась блеснуть перед тобой,
Уж не придет — как прошлый час
На смех, подосланный судьбой.
Над мною посмеялась ты,
И я презреньем отвечал;
С тех пор сердечной пустоты
Я уж ничем не заменял.
Ничто не сблизит больше нас,
Ничто мне не отдаст покой,
И сердце шепчет мне подчас:
«Я не могу любить другой!»
Я жертвовал другим страстям,
Но если первые мечты
Служить не могут больше нам,
То чем же их заменишь ты?
Чем ты украсишь жизнь мою,
Когда уж обратила в прах
Мои надежды в сем краю —
А может быть и в небесах! 26
Я не видала Лермонтова с неделю, он накопил мно
жество причин дуться на меня, он дулся за Пестеля,
дулся, кажется, даже и за великого князя, дулся за от
каз мазурки, а более всего за то, что я без малейшей
совести хвасталась своими волосами. За ужином у тетки
Хитровой я побилась об заклад с добрым старичком,
князем Лобановым-Ростовским, о пуде конфект, за то
что у меня нет ни одного фальшивого волоска на голове,
и вот после ужина все барышни, в надежде уличить
меня, принялись трепать мои волосы, дергать, мучить,
колоть; я со спартанской твердостью вынесла всю эту
пытку и предстала обществу покрытая с головы до ног
моей чудной косой. Все ахали, все удивлялись, один Ми
шель пробормотал сквозь зубы: «Какое кокетство!»
— Скажите лучше: какая жадность! Ведь дело идет
о пуде конфект; утешьтесь, я поделюсь с вами.
Насущные стихи, на другой день, грозно предвещали
мне будущее:
Когда к тебе молвы рассказ
Мое названье принесет
И моего рожденья час
Перед полмиром проклянет,
Когда мне пищей станет кровь
И буду жить среди людей,
Ничью не радуя любовь
И злобы не боясь ничьей:
98
Тогда раскаянья кинжал
Пронзит тебя; и вспомнишь ты,
Что при прощаньи я сказал.
Увы! то были не мечты!
И если только наконец