бы вы меня немного любили.
Я заплакала и готова была тут же высказать все
Л<опу>хину, упрекнуть его в неограниченно-неуместном
доверии к Лермонтову, сообщить ему все наши разго
воры, все его уверения, просить его совета, его помощи.
Едва я вымолвила первые слова, как дядя Николай
Сергеевич пришел, предложил ему сигару и увел его
в свой кабинет. Четверть часа прошло, а с ним и мое
благое намерение, мне опять представился Лермонтов
со своими угрозами и вооруженным пистолетом.
113
Л<опу>хин был очень весел, уселся за вист с Марьей
Васильевной, я взяла работу, подсела к карточному
столу; он часов до девяти пробыл у нас, уехал, выпросив
позволение приехать на другой день посмотреть на мой
т у а л е т , — мы собирались на бал к генерал-губернатору.
Лишь только Л<опу>хин от нас уехал, как влетел
Лермонтов. Для избежания задушевногоразговора
я осталась у карточного стола; он надулся, гремел
саблей, острил без пощады, говорил вообще дурно
о светских девушках и в самых язвительных выраже
ниях рассказывал громогласно, относя к давно прошед
шему, мои отношения к Л<опу>хину, любовь свою ко
мне и мое кокетство с обоими братьями.
Наконец эта пытка кончилась; взбешенный моим
равнодушием и невмешательством моим в разговор,
он уехал, но, однако же, при всех пригласил меня
на завтрашнюю мазурку.
Я задумала остаться дома, упрашивала об этом,
мне не позволяли, называя меня капризной.Итак, все
было против меня и против моего желания остаться
верной Л<опу>хину.
Собираясь на бал, я очень обдумывала свой туалет;
никогда я не желала казаться такой хорошенькой, как
в этот вечер; на мне было белое платье и ветки репей
ника на голове, такая же ветка у лифа. Л<опу>хин
приехал, я вышла к нему с дядей Николаем Васильеви
чем, который очень любил выказывать меня. Л<опу>-
хин пришел в восторг от моего сиянья,как он выразился,
и поцеловал мою р у к у , — какая разница с поцелуем
Лермонтова! Тот решил судьбу мою, в нем была вся
моя жизнь, и я бы отдала все предстоящие мне годы
за другой такой же поцелуй!
Мы уселись; он спросил меня, как я окончила
вчерашний вечер.
— Скучно!
— Кто был у вас?
— Никого, кроме Лермонтова.
— Лермонтов был! Невозможно!
— Что же тут невозможного? Он и третьего дня был!
— Как! В день моего приезда?
— Да.
— Нет, тысячу раз нет.
— Да и тысячу раз д а , — отвечала я, обидевшись,
что он мне не верит.
Мы оба надулись и прохаживались по комнате.
114
Тут я уже ничего не понимала, отчего так убежден
Л<опу>хин в невозможности посещений Мишеля.
Я предчувствовала какие-то козни, но я не пыталась
отгадывать и даже боялась отгадать, кто их устраивает;
я чувствовала себя опутанной, связанной по рукам
и по ногам, но кем?..
Вошла Марья Васильевна, и мы поехали на бал.
Лермонтов ждал меня у дверей; протанцевал со мной
две первые кадрили и, под предлогом какого-то скучного
вечера, уехал, обещаясь возвратиться к мазурке. С его
минутным отсутствием как глубоко поняла я значение
стиха графа Рессегье:
Le bal continuait — la fête n'était plus *43.
Он сдержал слово и возвратился на бал, когда
усаживались к мазурке. Он был весел, шутлив, говорил
с восторгом о своей неизменной любви и повершил тем,
что объявил, что он очень счастлив.
— А вы? — спросил он меня.
— Я так себе, по-прежнему.
— Вы продолжаете начатое?
— Лучше сказать, я останавливаю неначатое.
Он улыбнулся и с чувством пожал мне руку в туре.
— Что Л<опу>хин? — спросил он.
— Ждет! — отвечала я. — Но скажите же, Monsieur
Michel, что мне делать? Я в таком неловком, запутанном
положении; ваши угрозы смутили меня, я не могу быть
откровенна с Л<опу>хиным, все боюсь недосказать или
высказаться, я беспрестанно противоречу себе, своим
убеждениям. Признайтесь, его ревность, его намерения
стреляться с вами, все это было в вашем только воо
бражении?
— О, я в и ж у , — сказал он с ж и в о с т ь ю , — что уж
успели мне повредить в вашем мнении; вы мне больше
не верите. Я вам говорил, что у меня есть враги, и вот
они и постарались внушить вам подозрения и успели,
кажется; оттого-то вы мне и не верите.
— Верю, божусь, верю, но бедный Л<опу>хин