в таком миролюбивом расположении, так уверен во
мне, а — я, я, мне кажется, его обманываю, поступаю
с ним неблагородно, мучу его и сама терзаюсь. Надо же
положить всему этому конец!
* Бал продолжался, но праздника уже не было ( фр.) .
115
— Ну что же, выходите за него; он богат, он глуп,
вы будете его водить за нос. Что вам до меня, что вам
любовь моя?.. я беден! Пользуйтесь вашим положением,
будьте счастливы, выходите за него, но на дороге к это
му счастью вы перешагнете через мой или его труп,
тем лучше! Какая слава для вас: два брата, два друга
за вас сделаются непримиримыми врагами, убийцами.
Весь Петербург, вся Москва будут с неделю говорить
о вас! Довольно ли этого для вашего ненасытного само
любия, для вашего кокетства?
— Вы меня, Михаил Юрьевич, или не знаете, или
презираете. Скажите, что я сделала, чтобы заслужить
такие колкие и дерзкие выражения? Я согласилась
на предложение Л<опу>хина, прежде чем встретилась
с вами, я не звала вас к нам, вы ворвались в наш дом
почти силой, и с тех пор преследуете меня вашими
уверениями, угрозами и даже дерзостью. Я более не
допущу этого, я довольно настрадалась в это время,
и завтра же все покончу. Вот и теперь на бале, в кругу
блеска, золота, веселья, меня преследует ваш образ
окровавленный, обезображенный, я вижу вас умира
ющим, я страдаю за вас, готова сейчас заплакать, а вы
упрекаете меня в кокетстве!
Мазурка кончилась, все танцующие сделали большой
тур по всем комнатам, мы немного отстали, и, пробегая
через большую биллиардную, Лермонтов нагнулся,
поцеловал мою руку, сжал ее крепко в своей и шепнул
мне: «Я счастлив!»
Возвратясь в большую залу, мы прямо уселись за
стол, Лермонтов, конечно, ужинал подле меня; никогда
не был он так весел, так оживлен.
— Поздравьте м е н я , — сказал о н , — я начал славное
дело, оно представляло затруднения, но по началу,
по завязке, я надеюсь на блестящее окончание.
— Вы пишете что-нибудь?
— Нет, но я на деле заготовляю материалы для
многих сочинений: знаете ли, вы будете почти везде
героиней 44.
— Ах, ради бога, избавьте меня от такой гласности.
— Невозможно! Первая любовь, первая мечта
поэтов везде вкрадывается в их сочинениях; знаете ли,
вы мне сегодня дали мысль для одного стихотворения?
— Мне кажется, что у меня в это время не было
ни одной ясной мысли в голове и вы мне придаете
свои.
116
— Нет, прекрасная мысль! Вы мне с таким увлече
нием сказали, что в кругу блеска, шума, танцев вы
только видите меня, раненного, умирающего, и в эту
минуту вы улыбались для толпы, но ваш голос дрожал
от волнения; но на глазах блестели слезы, и со временем
я опишу это 45. Узнаете ли вы себя в моих произве
дениях?
— Если они не будут раскрашены вашим вообра
жением, то останутся бесцветными и бледными, как я,
и немногих заинтересуют.
— А были ли вы сегодня бледны, когда Л<опу>хин,
провожая вас на бал, поцеловал вашу руку?
— Вы шпион?
— Нет, я просто поверенный!
— Глуп же Л<опу>хин, что вам доверяется; ваше
поведение с ним неблагородно.
— В войне все хитрости допускаются. Да и вы-то,
кажется, переходите на неприятельскую сторону; преж
де выхваляли его ум, а теперь называете его глупцом.
— А вы забываете, что и умный человек может
быть глупо-доверчив и самая эта доверчивость говорит
в его пользу; он добр и неспособен к хитрости.
Я провела ужасные две недели между двумя этими
страстями. Л<опу>хин трогал меня своею преданностью,
покорностью, смирением, но иногда у него проявлялись
проблески ревности. Лермонтов же поработил меня
совершенно своей взыскательностью, своими капризами,
он не молил,но требоваллюбви, он не преклонялся,
как Л<опу>хин, перед моей волей, но налагал на меня
свои тяжелые оковы, говорил, что не понимает ревности,
но беспрестанно терзал меня сомнением и насмешками.
Меня приводило в большое недоумение то, что они
никогда не встречались у нас, а лишь только один
уедет, другой сейчас войдет. Когда же ни одного из них
не было у меня на глазах, я просто не знала, куда
деваться от мучительного беспокойства. Дуэль между
ними была моей господствующей мыслью. Я высказала
свои страдания Лермонтову и упросила его почаще