как будто мое присутствие могло осквернить и замарать
их! А бог видел, кто из нас был чище и правее.
Моей единственной отрадой была мысль о любви
Мишеля, она поддерживала м е н я , — но как ему дать
знать все, что я терплю и как страдаю из любви к нему?
125
Я знала, что он два раза заезжал к нам, но ему
отказывали.
Дня через три после анонимного письма и моей
опалы Мишель опять приехал, его не велели принимать:
он настаивал, шумел в лакейской, говорил, что не уедет,
не повидавшись со мной, и велел доложить об этом.
Марья Васильевна, не отличавшаяся храбростью, по
баивалась Лермонтова, не решалась выйти к нему
и упросила свою невестку А. С. Су<шко>ву принять его.
Она не соглашалась выйти к нему без меня, за что я ей
несказанно была благодарна. Марья Васильевна ухит
рилась надеть на меня шубу, как несомненное доказа
тельство тому, что мы едем в театр, и потому только
отказывала ему, чем она ясно доказала Мишелю, что
боится не принимать его и прибегает к пошлым обманам.
Я в слезах, но с восторгом выскочила к Мишелю; добрая
А. С. учтиво извинилась перед ним и дала нам свободу
поговорить. На все его расспросы я твердила ему бес
связно:
— Анонимное п и с ь м о , — меня м у ч а т , — нас разлу
ч а ю т , — мы не едем в т е а т р , — я все та же и никогда
не изменюсь.
— Как нам видеться? — спросил он.
— На балах, когда выйду из домашнего ареста.
Тут он опять обратился к А. С. и просил передать
родным, что приезжал объясниться с ними обо мне и не
понимает, почему они не хотят его видеть, намерения
его благородны и обдуманны. И он уехал — в последний
раз был он в нашем доме.
Тут началась для меня самая грустная, самая пустая
жизнь; мне некого было ждать, не приедет он больше
к нам; надежда на будущее становилась все бледнее
и неяснее. Мне казалось невероятным и невозможным
жить и не видеть его, и давно ли еще мы так часто
бывали вместе, просиживали вдвоем длинные вечера;
уедет, бывало, и мне останется отрадой припоминать
всякое движение его руки, значение улыбки, выражение
глаз, повторять всякое его слово, обдумывать его. Про
вожу, бывало, его и с нетерпением возвращаюсь в ком
нату, сажусь на то место, на котором он сидел, с упое
нием допиваю неоконченную им чашку чая, перецелую
все, что он держал в руках с в о и х , — и все это я делала
с каким-то благоговением.
Долго я не могла понять этой жестокой разлуки;
самую смерть его, мне казалось, я перенесла бы с боль-
126
шей покорностью, тут было бы предопределение божие,
но эта разлука, наложенная ненавистными людьми,
была мне невыносима, и я роптала на них, даже про
клинала их.
«Как выдержит он это испытание? — беспрестанно
спрашивала я с е б я . — Устоит ли его постоянство?
Преодолеет ли он все препятствия? Что будет со мной,
если деспотическое тиранство моих гонителей согла
суется с его тайным желанием отвязаться от моей
пылкой и ревнивой страсти? Любит ли еще он меня?» —
вскрикивала я с отчаянием и не знала, что отвечать
на все эти вопросы... Иногда я доходила до помешатель
ства: я чувствовала, как мысли мои путались, сталки
вались; я тогда много писала и не находила слов для
выражения моих мыслей; по четверти часа я задумы
валась, чтоб припомнить самые обыкновенные слова.
Иногда мне приходило в голову, что жизнь моя может
вдруг пресечься, и я обдумывала средство жить без
самой жизни.
Да, страшное было то время для меня, но оно про
шло, как и все проходит, не оставив следа ни на лице
моем, ни на окружающих предметах; но бедное мое
сердце! Однако же, и в самые эти дни испытания
и пытки душевной я нашла истинное утешение, я при
обрела верных и надежных друзей: А. С. показывала
мне большое участие, хотя и не знала всей грустной
драмы моей жизни, а только ободряла и утешала меня,
видя недоброе расположение ко мне Марьи Васильев
ны. Cousin мой, Долгорукий, с грустью тоже смотрел
на меня и даже вызвался доставить письмо Мишелю,
и я всегда ему буду благодарна за этот добрый порыв,
но я не воспользовалась его предложением; моим пер
вым желанием было жить и действовать так, чтобы не
заслужить ни малейшего обвинения, а сердце никто не
может упрекнуть, к кому бы оно ни привязалось:
любить свято, глубоко, не краснеть за свою любовь,