Поминали солдата шумно, пьяно, весело. Самогон кутьей заедали, детей сластями закармливали. Под вечер на улице никого не осталось — кто пьяный свалился, кто, за страшные дни страшно уставший, наконец-то уснуть смог.
И никто, кажется, не видел, как в три часа ночи на чистом звездном небе при полной луне вдруг появилась низкая тяжелая туча, как в считанные минуты она набрякла и расползлась, и в брюхе её засверкали зарницы, похожие на огненных червей — некоторые из них прорывались наружу, вонзались в кладбищенскую землю — в свежие могилы.
Не прошло и часа — странная гроза стихла. Туча растворилась, словно дым, так ни капли и не пролив. Погасли призрачные огни на могильных крестах.
Еще минута-другая — и горячая земля вздохнула, зашевелилась. Покосились ограды, полопались могильные плиты, с треском завалилась огромная береза, и лопнул старый дуб.
А потом накренился, повернулся и выворотился из земли сваренный из старых рессор крест. И словно бы пасть в могиле открылась — черная глотка с обломками гробовых досок вместо зубов.
И там — в глотке этой — ворочался кто-то.
Выбирался…
Рано утром, когда петухи только голоса пробовали, в окно постучали.
Дед спал чутко, как все старики, поэтому глаза открыл сразу, но не сразу понял, что его разбудило.
Через минуту стук повторился — кто-то шлепал по стеклу ладонью; стекло дребезжало, будто жаловалось.
Дед спустил больные ноги на пол, сунул их в валенки. Поднялся, кряхтя, за спинку кровати цепляясь. Постоял, выжидая, привыкая к боли.
— Что там, батя? — тихо, чтоб не потревожить детей, спросил взрослый сын.
— Спите, — махнул рукой старик.
Он отдернул занавеску, выглянул в окошко, но ничего не разглядел в тумане.
С улицы опять стукнули — теперь на крыльце.
— Спите, — повторил дед и, взяв берданку, похромал в сени.
Уличная дверь была заперта. Старик потоптался перед ней, слыша какие-то звуки, спросил тихо, почти прошептал:
— Кто там?
— Это я. Открывай.
Голос был знакомый, только вот чей — дед спросонок вспомнить не мог.
— Ты, что ли, Михалыч?
— Открывай, я на минутку всего, — отозвались из-за двери.
Старик сдвинул щеколду:
— Ну, чего тебе? Похмелиться пришел? Нашел тоже время…
Черная фигура, окутанная туманом, шагнула на порог. Пахнуло землей и сыростью, повеяло холодом.
— Михалыч?
Нет, это был не сосед.
В дверном проеме стоял солдат — тот самый, которого они похоронили, на чьих поминках кутью ели и самогоном запивали.
— Ну вот и свиделись, хозяин.
Берданка выпала из дрожащей руки.
— Ты… Ты…
— Не ждал? Так ведь я за платой своей пришел. Где вы её спрятали? Под печкой? А вещи мои собрали, как я велел?
— Ты же умер! — выдохнул старик.
— Три года назад, — кивнул солдат. — Там, где я был, не осталось живых.
— Но ты убил упыря…
— А это часть моей работы. Вербовщик не остановился бы, пока вы все не оказались бы на кладбище. Поэтому первое, что делает поводырь — убивает вербовщика.
— Зачем? — Старик опустился на колени — ноги не держали. Солдат усмехнулся, глядя на него, пожал плечами — чего, мол, тут непонятного.
— Вы должны жить. Вы — наш резерв, наш племенной скот. Откуда мои хозяева станут брать свежих мертвецов, если живых людей не останется? Рожайте детей, растите их — пока не придет время. И тогда кто-то из вас превратится в нового вербовщика. И он опять пойдет по деревне — от дома к дому, от семьи к семье…
Солдат по-хозяйски шагнул в темный тихий дом, прошел через комнату, сунул руку под печку и вытащил узел с серебром и золотом. Проснувшаяся от шума старуха глянула с лежанки в его сторону — да и обмерла, обомлела. На полатях завозились потревоженные дети, что-то испуганно спросила у мужа молодая хозяйка.
— Спите, — велел солдат. — Рано еще.
Он снял с крюка свою торбу, сунул в нее полученную награду и вернулся в сени.
Опомнившийся старик встретил его у порога: крепко вцепился в берданку, резко вскинул её к плечу. Выплеснувшееся из ствола пламя ударило солдата в лицо — он покачнулся, отступил на шаг, но не упал. Из разбитой глазницы мертвеца вывались сплющенная пуля, покатилась по полу.
— До свидания, старик, — тихо сказал солдат. — До скорого свидания.
Он подвинул плечом хозяина дома, толкнул дверь и растворился в тумане.
Задыхающийся старик прыгнул за ним, растопырил руки — но ловить было уже некого. Он бросился к забору, повис на калитке, лепеча что-то, умоляя или проклиная — не разобрать.
А мимо него в сырой серой мгле проходили по деревенской дороге люди. Брели медленно, шаркали, спотыкались, следуя на северо-запад за своим поводырем в галифе и шинели без знаков различия. Евсей Халимов, Василий Конев, Настя Степанова, Трофим Блохин — двенадцать человек, двенадцать вставших из могил мертвецов.