— Ты мешок забыла в таверне, — заметила Далида.
— Первого же мужчину, который ко мне прикоснется… убью, — отчеканила Маара. Она дышала с трудом.
Далида зашлась старческим смешком, как будто услышала долгожданную приятную новость. Вытянув коготь, указала на руку Маары, на плохо скрытую тонкой тканью платья змейку браслета.
— Видала я такие игрушки. Очень большая от них иной раз польза. — Маара невольно подалась назад, и Далида успокоила: — Нет-нет, не собираюсь я у тебя ничего отнимать.
Она налила в бокалы пенную желтую жидкость и тут же приложилась к своему, давая понять, что жидкость не отравлена.
— И травить тебя не собираюсь.
— И маком оболванивать?
— Ну, не все сразу. Не знаю, не знаю.
— Чего ты от меня хочешь? Что будет с моим братом?
— Вот еще… Какое мне дело до твоего брата?
— Он все проиграл. У него ничего не осталось.
— Я его под руку не толкала. И вообще, мужчины меня не интересуют. — При слове «мужчины» она брезгливо поморщилась. — Моя специальность — женщины.
Маара чувствовала, что успокаивается. Тем более, что Далида не пыталась ее обмануть. Значит, старухе можно доверять в определенных пределах. Вообще на нее снисходил какой-то покой, расслабленность. Обстановка, что ли, подействовала?
— Не буду гнуть да кривить, скажу как оно есть. Собираюсь тебя продать по доброй цене… очень доброй цене… продать мужчине, которого ты стоишь. Но он пока что в отъезде, в Каназе. Приедет, глянет, решит.
— А с чего ты взяла, что я его не прикончу? Я не собираюсь быть ничьей собственностью.
— А вот ты погоди да посмотри сначала, прыткая очень.
— Кто этот человек?
— Он в Совете из главных.
— Билмой правит?
— И не только Билмой. Всей страной.
— И с чего бы такой важный господин стал интересоваться беглой рабыней?
— Беглая рабыня! Ну и что? Я и сама беглая рабыня. Рабы-то поумнее свободных будут. И он не дурак. У меня чутье без обману. Уж я-то вижу, кто кому подходит, кто кого стоит.
Далида поднялась с кресла, опираясь о стол.
— Спать сегодня хорошо будешь. Я с тобой своим сонным средством поделилась. Утром потолкуем. По дому и по саду можешь гулять, но бежать не надо, следят за тобою. Убьешь сдуру кого-нибудь — придется тебя в полицию сдать. Я законов не нарушаю, и укрывать преступников у себя не собираюсь. — Она сладко зевнула, разинув серогубую пасть с коричневыми зубами, качнулась и процокала к выходу на своих черных каблучках-копытцах.
Маара почувствовала, что голова у нее тяжелеет, что нет никакой возможности удержать ее на плечах, до кровати бы донести, не уронить на пол… Она стянула платье и почувствовала, что кто-то за ней следит. В смешении теней и полутеней, отблесков от лампы и сквозь полусомкнутые веки она увидела высокую фигуру, стоящую возле стены. Маара истошно завопила. Дверь сию же минуту распахнулась, появился безобразный гигант.
— Что, что? — спросил он.
Пленница указала на того незнакомца, у стены, и он тоже поднял руку, указал на нее. Маара наконец поняла, в чем дело, но не могла опомниться от шока. Вошедший недоверчиво посмотрел в направлении ее руки, потом снова на нее, покачал головой, пошевелил губами, как будто бормотал: «Совсем свихнулась», — и, прыснув со смеху, вышел.
Маара, уже засыпая, сделала несколько шагов к стене, и вот уже вторая Маара синхронно с ней зашагала навстречу с угрожающим выражением лица. Враг!.. Но на ногах удержаться не хватало сил. Она шатнулась к кровати, рухнула на нее и захрапела.
Проснулась поздно. В комнате светло. Снилось ей бесконечное путешествие, во время которого она постоянно встречалась с разными Маарами. С совсем маленькой; с девушкой склонившейся над ямой пересыхающего речного русла и рассматривающей свое отражение в покрытой пыльной пленкой воде; с Маарой из Хелопса, страстно обвившейся вокруг Мерикса, чинно беседующей с Юбой, любующейся пышным телом Орфны, смеющейся; с Маарой в рабьей робе, бегущей, спасающейся, испуганной…
Пленница встала. Не одеваясь, подошла к той части стены, которая отражала все, находившееся перед ней. Такой стены Маара еще не видела. У Иды можно было смотреть на себя сквозь сеточку маленьких трещинок, в стекле в Шари трудно было рассмотреть себя из-за путаницы ветвей и листьев. Маара вытянула руку вперед, и две руки встретились. Ее живая, теплая рука прикоснулась к холодной твердой поверхности. Как будто вздыбившаяся, затвердевшая вода. И трудно сказать, где тут настоящая живая Маара, а где отражение. Высокая, стройная женщина, увесистые груди, красивое тело. Позади кровать и часть комнаты. Если чуть подвинуться вбок, то появляются окно и небо со скользящими по нему облаками. У Маары никак не получалось согласовать то, что она видела, с ее ощущением самой себя. Она думала: «Все время люди видят то, но не видят этого», — подразумевая то, что она сама ощущала как Маара, свое самоощущение. Она подошла вплотную к стене застывшей воды, всмотрелась в те глаза, темные серьезные глаза. «Они тоже вглядываются в мое лицо, в глаза — и я смотрю туда, надеюсь увидеть тех, кто там, и они тоже хотят увидеть меня, Маару, ту, которая внутри. Но я не Маара, Маара — не мое имя. Долгое время мне хотелось услышать свое настоящее имя, а теперь я понимаю: ни к чему это. Какая разница? И когда я его в конце концов услышу, наверняка подумаю: "Неужели это мое настоящее имя? Я ведь Маара…" Но Маара — не тот человек, которым я чувствую себя там, внутри. Так зовут ту, которая смотрит на меня. Говорят, что она красива. Но где ее красота сейчас?» И Маара попыталась улыбнуться. Тщетно. То, что на нее смотрело, напоминало шипящую змею. Она сдержала руку, потянувшуюся к браслету-змейке. Таковы были в тот момент ее чувства к самой себе. Отворачиваясь от застывшей, вставшей вертикально воды, Маара уловила намек на что-то иное, на улыбку, насмешку над сумбуром собственных мыслей, размышлений беглой рабыни о самой себе.
Досаждала сухость во рту, немного подташнивало. Смежная комната оказалась оборудованной под туалет. Маара вымылась, медленно, преодолевая действие еще не выветрившегося снотворного, расчесала волосы, натянула платье, выглядевшее, как будто в его узор вплели живых бабочек. Вернулась к отражающей стене, поглядеть на себя одетую. Уже лучше. Дверь открылась, вошел вчерашний человек, снова с подносом. Он беззлобно ухмыльнулся. «А ты, дурочка, боялась», — как будто шептали его толстые губы.
Маара решила, что вреда от этого здоровенного дурня не будет, внимательно всмотрелась в него, запоминая на всякий случай: побег, засада, драка… Высокий, мощный, горы мышц.
Шея шире головы. Ох, какой он урод… Кожа желтая. Верзила подошел к ее мешку, принялся выкладывать вещи, но Маара остановила его. Он изобразил руками стирку.
— Как звать тебя? — спросила она на махонди. Он не понял, и Маара повторила вопрос на чарад.
— Сенгор.
— Откуда ты?
— Хараб. Мама Далида все слуги харабы. Сначала она была рабыня в Хараб, там, теперь харабы ее рабы здесь. — Он улыбнулся этой шутке, очевидно популярной среди слуг, не стеснявшихся называть себя рабами. — Наш язык никто не понимать, болтать что хотим! — Сенгор захохотал, колотя себя в грудь, и вышел, перекинув через руку ее платья.
Маара встала возле окна, под которым осталась серая куча пепла от вчерашнего костра. Значит, слуги говорят на хараб, языке, которого никто не понимает. Кроме Далиды, разумеется. Вдали виднелись высокие белые дома-башни, дома богатых людей; поближе — окруженные зеленью крыши особняков. Вчера Данн в течение нескольких минут обладал суммой, достаточной, чтобы купить один из таких особняков и зажить богачом.
Где он теперь? Данн мог вернуться в гостиницу, где все бы сторонились его, как невезучего, потому что все уже прослышали о происшедшем. Хозяин ему, конечно, сказал бы, что сестра долгов не оставила, и поинтересовался, в состоянии ли он оплачивать комнату далее. И Данн… Что скажет Данн? Очнется, вырвется из оцепенения, попытается извернуться, что-то выдумать? Может, у него случайно сохранилась в карманах какая-то мелочь, на день-другой, оплатить комнату и пищу…