принялась смазывать им точеные ножки.
- Ты знаешь, что я физически не мог больше продолжать играть. На чьи бы плечи я
лег, сделавшись калекой?
Но Есения лишь поморщилась.
-Отговорки, - заявила она, - нет в тебе спортивного духа, Ледянский.
Разговор не шокировал, она и раньше меня подстебывала. Но я вдруг понял, не
хочу что-то доказывать. Почувствовал не азарт, как прежде в минуты, когда моя
женщина дула губки. Я ощущал лишь усталость.
-Спокойной ночи.
Я взял свою подушку и прикрыл за собой дверь спальни. Все равно мы сейчас ни
до чего не договоримся, да и обсуждать нечего. Я спустился вниз.
Маме все же удалось уложить Лялю. Родительница засела на кухне с чашкой чая и
пирожным, попутно болтала по телефону с кем-то из друзей. Мой отец остался
один в их трехкомнатной квартире и связывался с нами не особенно часто. Он
всегда был отстранен от семьи. Порядочный человек, не имел вредных привычек и
всю зарплату преподавателя института физкультуры приносил в дом. Однако мной
и сестрой вообще не занимался. Разве что привел в спорт, сдав на руки тренерам.
Возможно, поэтому я так хотел детей, не знаю. Я не силен в психологии. И может,
потому наши с Есенией отношения изменились, что я так напористо хотел ввести в
наш мир третьего. Мы жили вместе пять лет, и мне вдруг стало душно. Все вокруг
казалось искусственным-успех, деньги. Я посмотрел вокруг, увидел семьи друзей
и задался мечтой взять на руки своего малыша. Но тут выяснилось, что у Еси
проблемы... После кропотливых обследований доктор выдал вердикт-Есения не
сможет сама выносить ребенка.
Я взялся разрабатывать идею сурмамы, хоть и не особо верил в ее успех. Закон не
защищает генетических родителей ребенка. Суррогатная мать в любой момент
может отказаться от передачи малыша в семью и забрать его себе. Я начал
пробивать информацию из простого упорства. Через знакомых Еси нашел клинику.
А когда увидел фото Евы, всё встало на свои места. Глядя в ее темные глаза, я
понял - ей я доверяю. Почему, не понимаю до сих пор.
- Ты можешь поставить на место мать своей дочери?! С чего ради она уезжает,
когда ей заблагорассудится?
Утро тридцать первого декабря началось с упреков мамы. Есения уже улетела, о
чем родительница узнала по факту. Я смотрел, как маменька нервно наливает кофе
и хотел оказаться где-нибудь в бане, а потом по ошибке улететь в Ленинград. Но, к
сожалению, это невозможно. Да и у меня дочь.
- Мам, наверное, потому что рабство давно отменили, и Есения свободный
человек?-предположил я и тоже потянулся за чашкой.
Маменька, понятное дело, не сдалась.
-У вас ребенок! Ты мог запретить уезжать из дома в праздники!
Я глотнул кофе.
- Она бы все равно уехала.
Глядя на пар над маленькой чашечкой и старательно избегая взгляда матушки, я
понимал, что действительно верю в сказанное. Такой поступок реально был в
характере Еси. Но до Ляльки меня мало заботило ее нахождение дома, да я и сам
постоянно где-то мотался. И с рождением ребенка Есения стала меньше со мной
считаться, этот факт я тоже вынужден был признать. Причин не понимал и пока не
знал, что с ним делать.
Мама набрала воздух, чтобы выразить свое отношение к реплике, но я перебил.
- Если хочешь, езжай к отцу. встретишь новый год спокойно.
Родительница прищурилась.
- Ты ведь прекрасно знаешь, я-то как раз так не поступлю! Но не думай, что я
отпущу тебя развлекаться. Кстати, пока ребенок спит, позвони и поздравь друзей.
Да уж, мама всегда знала, когда и что нужно делать. Впрочем, уже почти
одиннадцать. Пока малышка не завозилась, реально можно связаться с
приятелями.
Следующие часы прошли в телефонных разговорах, переписке с друзьями и
коллегами. Я делал это сначала вполголоса, потом уже с Лялькой наперевес.
Товарищи, родственники поздравляли с праздником, вновь вспоминали про главное
событие моей жизни в этом году—рождении дочки. В трубке звучали голоса детей,
поговорить подольше мужчинам не давали жены. Я сам казался себе лишним на
этом празднике такой обычной для многих жизни.
Лялька смотрела на меня, морщила носик, и я вдруг вспомнил Тасю. Интересно,
малышка сейчас играет с подарками или они с мамой чем-то заняты. С кем они
отмечают праздник’? Я запрещал себе думать конкретно о Еве. В том раздрае,