Грозой?!
Геракл поднял голову: Зевс. По белым одеждам бегали разряды молний, суровое лицо исказил гнев. Глаза – страшные тёмные глаза. Язык Геракла прирос к нёбу, сердце упало.
Могучий кулак Зевса разжался, и в ладони вспыхнул трезубец из молний.
Тьма. Не холодная и не горячая, без времени и пространства. Словно в целом мире никого больше нет.
Сначала кожа Геракла светилась подобно луне. Мягкий серебристый свет теснил тьму Тартара. Потом стал блекнуть.
Голод. Внутренности сжимались, ныли. В какой-то миг голод стал таким сильным, что разум померк. Геракла отрезвил вкус крови. Изгрызенное запястье не болело. Рана оставалась прежней, но кровь не текла – если не сосать.
Жажды она не утоляла.
Тошнотворной жажды по священным напиткам.
О них нельзя думать.
Невыносимо знать, что они есть.
Можно думать о меркнущем свете.
Он исчез.
Кожа больше не сияет.
Но видно каждый шрам, морщинку, волосок, как в полдень.
Ненормальная тьма.
Руки – эти руки, выручавшие в сотнях битв – бессильно лежат на чёрном, вокруг всё чёрное.
Тартар.
И больше ни желаний, ни голода.
Зачем всё было? Когда кончится? Чем?
Неужели обожествлённому герою Гераклу после стольких испытаний и побед суждено от голода превратиться в жалкого призрачного слугу? Вон, кажется, руки становятся прозрачными.
Руки на тьме, он лежит во тьме. Он становится тьмой.
Тартар.
Беспросветная тьма.
Беспросветная…
Зачем она дразнит светом?
Точка света. Призрак, мираж.
Руки, правда, растворяются во тьме. Просто исчезнуть, наверное, лучше. А ведь столько всего хотелось сделать…
Капля света.
Хоть что-то светлое в Тартаре. Несправедливо, если есть только тьма.
Маленькая луна.
Она манит к себе, взгляд притягивает. Значит, глаза не растворились.
Лицо во мраке. Сияющая кожа. Гневный взгляд.
Гневные глаза цвета индиго вот-вот выплеснут море и шторм. И молнии.
Лунный свет вспарывает тьму.
Нет, не луна: в распахнутом плаще светится белоснежный подол, на нём расправили крылья золотые кукушки. Всё разделено вертикальными чёрными полосами.
Светятся руки, тянущиеся к лицу Геракла.
Живой огонь течёт в рот, в нутро, под кожей. Амброзия! Руки наполняются силой, сжимают бурдюк. Пить! Жить! Больше!
«Словно в бреду побывал». Сидевший Геракл смотрел на руки: снова светились. Сила вернулась. Неужели он хотел сдаться, умереть?
«Рано».
Вокруг странная тьма, рядом – перечёркнутая чёрными прутьями Гера. Её кожа сияла ярче. Лицо ничего не выражало.
– Как, нравится власть Зевса? – усмехнулась она.
– Что ты здесь делаешь?
Гера прищурилась.
– Я Зевсу не нужна, но я – трофей, собственность. Свободы он мне не даст. Никогда.
«Очередные олимпийские интриги. Пожалуй, даже война».
Как же не хватало Гераклу войны, азарта, риска! Как хотелось прижать покорённую Геру к груди.
– Нужна помощь? – нахально осведомился Геракл.
Её алые губы искривились, взгляд потяжелел.
– Да.
– Если о цене договоримся, согласен.
– Ты не в том положении, чтобы торговаться, – вскинула голову Гера, и капюшон соскользнул, золотом запылали волосы.
Она поспешно спрятала их под ткань, во взгляде на миг появился страх.
Геракл пересел к её ногам, смотрел снизу в гневные большие глаза. Они расширились, едва его пальцы коснулись щиколотки. Стройная, крепкая ножка дрогнула, мурашки побежали по коже, нервно трепетали ноздри, чувствовалось сдерживаемое желание отскочить.
Гера знала цену. И когда пупырышки разгладились, а рука Геракла поднялась под коленку и выше к чреслам, не вздрогнула. Но сколько презрения, ярости горело в её взгляде.