— Ну и каков калымчик? — поинтересовался Женя.
— Калымчик нормальный… с плюсом. Похарчились знатно, как в добром санатории… — сбрасывая в ванной пропыленные свои рабочие одежки, похвалился Саша. — От совхоза благодарность по всей форме, с приложением печатей, ну и, соответственно, пиастров пачечка. Хватит на модные обутки, на порточки с пиджачишком, кое-какой гак еще останется на разный мелкий расход.
Зашумела ринувшаяся из душа вода, послышались блаженные Сашкины стоны и уханье.
Через пятнадцать минут Саша возник на пороге кухни, словно вышедший из реки молодой бронзовый бог… в малиновых плавках.
Алексей хлопотал у стола. Вывалил на тарелки дымящуюся «поджарку», неуверенно взял бутылку, где на донышке плескались остатки портвейна.
— Мы с Женьшенем уже приложились, ты извини, Сань, маловато, конечно, ну, как говорится, для аппетита…
Саша поднес стакан к носу.
— С ума сойти! Под такой мировой харч и… портвейн?! Боже! Какая профанация! Какой позор! Великовозрастные олухи! Будущие инженеры!
Возмущенно причитая, он притянул за лямку свой раздутый рюкзак и осторожно извлек из него бутылку водки. Умело свернул за ушко блестящую головку-колпачок и, сглотнув на ходу портвейн, разлил водку в стаканы.
— Вот она — матушка, отечественная, российская, христова слеза… А ну — взяли!! — рявкнул командирским басом. — Подняли! Брякнули! Поехали!
Женя управился со своим стаканом молодецки: и крякнул, и корочку понюхал, как по обряду положено.
Алексей свою дозу осилил в два захода… Очень уж мерзопакостная штука — эта самая отечественная христова слеза.
— Ты вот говоришь — для аппетита… — наваливаясь на «поджарку», загудел Саша. — Это, старик, как для кого. Мне вот в пору от аппетита что-нибудь принимать, не аппетит, а стихийное бедствие. Опомниться не успеешь — глянь, всю стипешку без остатка скушал. Ни тебе выпить, ни культурно развлечься… Ну, а как твой «маг» поживает? Есть новые записи?
Алексей, уже начавший впадать в состояние медлительного раздумья, приоткрыл для ответа рот, но его стремительно перебил Женя.
— Во!! Ритмики — пальчики оближешь! Куба! Представляешь?! Тр-р-рум-бам-бам-ба! Вау-вау-эу-ай-бам!! Слушай, Сань, ну, а в этом, в совхозе, чего сейчас танцуют, что там местные деятели культуры допущают? Полечку, краковяк, два притопа, три прихлопа?
Саша сокрушенно покачал головой:
— Во — темнота! До чего же вы, хлопцы, бездарно отстаете от жизни. На данном этапе, в области этого самого… ну — культурно-гармонического развития — стирание граней между городом и деревней идет полным ходом… Ну, чего ржешь, балда? У нас на центральной усадьбе, например, не клуб, а вполне модерный дворец культуры, оркестр свой, самодеятельность — любому нашему институту нос утрут… А девчата… — Он восхищенно покрутил головой. — Мини — во! И никак не ниже. Шиньоны — во! — Он показал, какой высоты шиньоны у сельских девчонок. — Наповал бьют, с первого взгляда… давайте, братцы, выпьем за стирание этих самых граней… я себе уже запланировал, институт окончу — жениться в деревню поеду… чего и вам желаю…
Саша поднял бутылку, но Алексей решительно прикрыл стакан ладонью:
— Я — пас!
Женя тоже неуверенно отодвинул стакан:
— Хватит, пожалуй… жарко что-то, ну ее к дьяволу.
— Эх вы, суслики! — засмеялся Саша. — Ну, да пес с вами. Ночь-то длинная и вся наша…
После сытного ужина и образовавшегося в желудках портвейно-водочного коктейля настроение было самое благодушное. Так и подмывало затянуть в ритме буйно-лирического блюза:
Можно было разгуливать по квартире в одних плавках, курить вволю, где захочется, дать магнитофону прочистить глотку, прокрутить на полном звучании великолепные новые джазы, которые не только бабушка, но и родители Алексея переносили с трудом.
А потом, потушив свет, лежать на прохладных, свежих простынях, слушать, как за открытыми окнами засыпает большой усталый город, как по-ночному дремотно шелестят под балконом тронутые ветром вершины молодых тополей.
Саша отдыхал. Экая благодать господня! Сладостно и блаженно отдыхала каждая клеточка его усталого, большого, здорового тела. А Алексею хотелось читать стихи. Любимые и разные. Смелякова и Цветаевой, Блока и Новеллы Матвеевой.
Наплывали околдовавшие с мальчишеских лет, певучие и тревожные строки: «Переправа, переправа… Берег левый, берег правый…» Но где-то, в чуть-чуть затуманенном подсознании, неотвязно зудели насмешливые Женькины слова из их случайного и незавершенного спора.