О том, что скоро случатся войны с Китаем, я помнил из учебников истории. Называться они будут Первая и Вторая опиумные, а сейчас был расцвет ввоза этого наркотика. Значит, мне надо подшустрить, чтобы нарубить бабла и свалить, пока не полыхнуло. К тому же, Хань Джаоцин начал вести двойственную политику: с одной стороны он наживался на контрабанде опиума, а с другой, видимо, по приказу сверху, громогласно порицал всех, кто этим занимается и употребляет наркотики. Кстати, к последним относились и многие его подчиненные, и влиятельные люди по всей стране, и даже родственники хуанди Айсиньгёро Миньнина, правившего под девизом «Дао гуан (Целенаправленное блестящее)». Опиум не блестел и направлял к другой цели. Жизнь в Тринадцати факториях и раньше была не очень комфортной, а теперь и вовсе стала напряженной. Как догадываюсь, жителям Гуанчжоу намекнули, что гвайлоу можно прессовать, что наказаний за это не будет, чем те и занялись с присущим им азартом. Дошло до того, что Чарльз Эллиот, назначенный главным смотрителем за британской торговлей с Китаем и судьей над всеми в этом регионе подданными теперь уже королевы Виктории, занявшей трон в июне тысяча восемьсот тридцать седьмого года, перебрался в Макао после ухода кораблей, под Рождество. Поселился неподалеку от меня в большом двухэтажном каменном доме без балконов. Ранее в нем базировались португальские налоговики и таможенники. При встрече мы здоровались и обменивались парой фраз о погоде, как всегда невыносимо жаркой, на немецком языке, потому что Чарльз Эллиот родился и вырос в Дрездене, столице королевства Саксония, где его отец служил послом Британии. На территории другой европейской страны, пусть и находившейся под их протекторатом, британцы становились менее чванливыми. Да и не так уж и много в Макао европейцев, говорящих на английском и, тем более, немецком языках. Хотя вполне возможно, что сказывалось детство в Саксонии. Недаром британским писателям разрешалось делать отрицательными героями своих соплеменников, выросших за пределами их кислого острова.
25
Вторая наша встреча с Джонатаном Липманом, сотрудником Британской Ост-Индской компании, вопреки моим ожиданиям, прошла не так занудно, как первая. Может быть, повлияла неблагоприятная для британцев ситуация, сложившаяся в Кантоне, может быть, сыграло роль мое знакомство с Чарльзом Элиотом. Торг был на минимальном уровне, для проформы. «Мацзу» зафрахтовали для перевозки в Калькутту фарфора и щелка, а обратно — что сочтут нужным там.
Уже на следующий день шхуна встала на якоря возле острова Вампоа. Я ожидал, что нас ждут терки с аборигенами, поскольку «Мацзу» — единственное европейское судно в эстуарии реки Жемчужной. И на этот раз мои опасения не оправдались. Предполагаю, что повлиял визит Бао Пына на шхуну. Он приплывал чисто по-дружески, как кредитор навещает должника, чтобы убедиться, не занемог ли тот? Судя по настороженным взглядам матросов с джонок, которые подвозили нам груз с Тринадцати факторий, контрабандист был известной личностью в этих местах. Я рассказал ему, что пока не знаю, какой будет груз из Калькутты и, если это будет опиум, как им собирается распорядится Джон-компани, но заверил, что в случае, если меня назначат посредником, хакка получат весь. После убытия Бао Пына мне стали улыбаться все аборигены, даже те, кто всего час назад обзывал европейцев фан ки (заморской нечистью). На борту шхуны, кроме меня, был еще француз по имени Поль Фавро, мой помощник, и португалец Адру Переш, ученик штурмана.
Первый пришел ко мне, когда заканчивали «скелет» шхуны. Это был краснолицый нормандец с толстой шеей и длинным туловищем на коротких босых грязных ногах, расставленных широко, будто все еще на палубе покачивающегося корабля. На голове мятая коническая соломенная шляпа, которые европейцы не носят, наверное, чтобы их случайно не приняли за китайских крестьян. Темно-русые волосы и длинные бакенбарды были сальными и спутанными. От мятой, грязной, белой рубахи навыпуск и коротких коричневых панталон пованивало.