— Здесь так не принято… — начала она и запнулась, не желая отказать и боясь согласиться.
— Правила существуют для старых уродок, а красавицы сами пишут их, — поделился я жизненным опытом.
Она улыбнулась с вызовом, направленным, наверное, в адрес какой-то местной страшненькой блюстительницы нравов, и согласилась:
— Пойдем!
Жила она в квартире из двух комнатушек, расположенной в правом крыле Дома правительства. В левом жили старшие чиновники в более роскошных апартаментах. В первой комнате был овальный стол с белой с красными цветочками скатертью, шесть стульев, софа, два комода и большое зеркало слева от высокого окна арочного типа, закрытого наглухо, но шторы из плотной черной материи были раздвинуты. Справа от окна стояла молодая индианка в цветастом сари и с черной точкой на лбу. Эта точка (тилака, третий глаз) обозначает принадлежность к определенной ветви индуизма или касте. Пробор, разделявший черные волосы посередине головы покрашен в красный цвет — замужем,
— Нитя, приготовь нам чай, — приказала Эмили Кушинг служанке и, перехватив мой изучающий взгляд, пояснила: — Мебель нам досталась от предыдущих жильцов. Мы здесь долго не задержимся, поэтому не хотим покупать новую.
— Давно в Индии? — полюбопытствовал я.
— С августа прошлого года, — ответила она.
— А я уже десять лет в этих краях, — сообщил ей.
— Боже, я бы столько не выдержала в этом аду, сошла с ума! — на полном серьезе воскликнула она.
— Ад не снаружи, а внутри тебя. Как только заменишь его на рай, и все вокруг станет прекрасно, — порекомендовал я и, подойдя к двери во вторую комнату, спросил, открывая: — Там спальня?
— Да, — захваченная врасплох, смущенно молвила Эмили и рванулась, чтобы помешать мне зайти.
В будущем так будут поступать, когда на радиаторе сушатся трусы.
Я успел зайти. В комнате был полумрак, потому что черные шторы плотно закрывали окно. Жиденький свет просачивался сквозь них, вычерчивая абрис предметов там, куда не попадал через приоткрытую дверь. Само собой, ни радиаторов, ни трусов не было. До первых пока не додумались, до вторых — не докатились. Имелся высокий и большой, во всю стену, шкаф, еще один комод, трюмо с овальным зеркалом в резной деревянной раме и кровать с балдахином и антимоскитной сеткой, изогнутые ножки которой стояли в глубоких глиняных тарелках, заполненных водой для защиты от муравьев.
Эмили Кушинг зашла следом. Как догадался, смутило ее не мое нездоровое любопытство, а то, что, войдя в спальню, я как бы вторгся в ее личную жизнь. Решил не останавливаться и закрыл за ней дверь. В комнате стало темнее, причем ровно настолько, насколько надо для таинства любви. Я прекрасно понимал, что, если не оправдаю надежды, могу быть обвиненным в изнасиловании и провести в местной тюрьме остаток жизни, довольно короткий, но все равно продолжил, потому что знал о женщинах уже так много, что самому становилось стыдно. К тому же, мне, наверное, на роду написано соблазнять замужних фригидных англичанок, у которых бесплодный муж.
Ее губы были сухими, горячими и податливыми. Оторвался от них, чтобы, справившись с завязанной на спине бантом, темно-красной лентой, снять через голову платье, показавшееся мне слишком длинным. Эмили не помогала мне, но и не мешала. Под ним была только нижняя юбка, которая мне не мешала. Я перенес женщину на кровать, мигом расчехлился снизу и начал ласкать ее теплое упругое тело с гладенькой, нежной кожей, которое медленно расслаблялось, Подозреваю, что ожидала от меня таких же торопливых, неумелых действий, как от мужа, и теперь открывала для себя восхитительный, возвышенный и одновременно животный, низменный мир плотских наслаждений. Кончая первый раз, она, изогнувшись, застонала испуганно и сладко и схватилась руками за мои плечи, как утопающий за соломинку, а потом дернулась несколько раз, постепенно затихая, словно ее били слабеющие разряды электрического тока.
Затем были ее слезу и страстные поцелуи, будто и в том, и другом пыталась наверстать упущенное за многие годы.
— Боже мой, я даже не мечтала, что может быть так… — Эмили запнулась, подбирая нужное слово.
— Сладко? — подсказал я, убрав с ее вспотевшего белого лба прилипшую, потемневшую, тонкую прядь волос.
— Да, — не желая спорить со мной, произнесла она, — и пронзительно.
После чего взяла мою руку и принялась целовать ладонь так же медленно и нежно, как я ласкал ее тело.
— Твой муж скоро вернется? — спросил я, потому что не хотел сложностей для всех троих.
— Пошел он черту! — озорно произнесла она, после чего сообщила: — Будет к полудню на обед, если мистер Макнахтен не задержит.