В Версале полагалось иметь довольный вид и держаться весело. Жизнерадостность считалась не только достоинством, но и формой вежливости, и если таковой не дала природа, то ее специально вырабатывали. Человек, испытывающий печаль, боль, волнение, должен был держать их при себе и являть миру улыбку. Никто не принимал близко к сердцу чужого горя, раз отделавшись формальными соболезнованиями. Было подсчитано, что у каждого человека сотни две знакомых, каждый день по крайней мере у двоих из этого числа какие-нибудь неприятности, и было бы неправильно о них тревожиться, ведь надо же думать и о других.
Как во всех закрытых сообществах, определенные слова и выражения употреблять здесь не полагалось. Вместо «подарок» надо было говорить «презент», не «здравствуйте», а «привет вам»; «сходить на французскую» значило посетить французскую комедию и так далее. Приличным считалось глотать окончания многих слов и иными способами коверкать произношение. Все это было совершенно бессмысленно, как и вообще большая часть версальских церемоний, которые пришли из глубины веков, от сменявших друг друга династий, и смысл которых давно забылся. Швейцар, открывая дверь, иногда пропускал входящих, оставаясь внутри помещения, а в других случаях выходил наружу. Когда двор путешествовал, то придворный квартирмейстер распределял комнаты на ночлеге и при этом на некоторых дверях он писал «Для герцога Икс», а на других просто «Герцог Икс». Так вот ради этого «для» царедворцы были готовы на все. Если человека несли в портшезе, то при встрече с членом королевской семьи ему полагалось остановиться и сойти на землю. Седоку же экипажа, напротив, достаточно было остановить лошадей и не выходить. Тот, кто вылезал из кареты, проявлял постыдное незнание этикета. Герцогам позволялось воспользоваться «карре» (слово «подушечка» запрещалось) в церкви, чтобы сесть или преклонить колени, но следовало непременно перегнуть ее пополам, потому что только принцы крови имели право опираться на распрямленную подушку. Герцоги норовили потихоньку распрямить свои, но тут следовал реприманд от короля и подушки приводились в надлежащий вид Не утихала вечная вражда между французскими герцогами и княжескими фамилиями Священной Римской империи, оказавшимися в подданстве Франции, потому что их владения когда-то перешли под французскую корону в виде военной добычи или приданого. (Титуловать князей «принцами» во Франции не принято, как и в Англии, где этот титул полагается только принцам крови). Больше всех княжеских родов мнили о себе фамилии Роган и Л а Тур д’Овернь; местная французская знать считала их всех самонадеянными выскочками, а сами они покоя не знали, пока не получили французского герцогского титула.
Другая война шла между иностранными послами и принцами крови. Первые, полагая себя заместителями персоны своих государей, требовали равноправия с принцами, которые, разумеется, стояли стеной и не уступали ни пяди своих привилегий. Так, однажды граф де Шаролэ, брат герцога Бурбона и человек буйного нрава, схватил кнут и собственноручно выгнал кучера испанского посла из тупика возле Лувра, где он оставил карету, потому что принцы считали этот тупик местом только для своих экипажей. Существовал также животрепещущий вопрос о так называемых «кадена» (буквально «висячий замок»): на официальных придворных банкетах каждому принцу крови выдавалась золоченая серебряная шкатулка с замком и ключиком, а в ней лежали нож, вилка и кубок для вина. Послам же такой шкатулки не давали, что казалось им оскорбительным для чести представляемых монархов. Они обратились с жалобой к принцу Конце, обер-церемониймейстеру, которому тогда было восемь лет от роду. Однако Конце, сам будучи принцем крови, решительно воспротивился раздаче послам вожделенных шкатулок. Положение осложнялось еще и тем, что в каждом дворце был свой этикет. Если в Версале человек мог претендовать лишь на складную табуретку, то в Марли он запросто мог получить настоящую табуретку, а в Компьени даже стул со спинкой.