Всем этим он был обязан исключительно мадам де Помпадур, которая и тогда и потом держалась по отношению к нему выше всяких похвал. Она обладала редким даром понимать творческую натуру и видеть за ужимками, наглостью, безумным хихиканьем, претензиями и глупыми выходками людей, подобных Вольтеру, адскую бездну неуверенности в себе и болезненной чувствительности. Мало того, самое удивительное, что маркиза осознавала не только гениальность Вольтера, но и понимала, что в сущности он добрый человек, и за это все ему прощала, даже жестокие строки о ней в «Орлеанской девственнице». В самой глубине души Вольтер питал к ней признательность и любовь. В конечном счете он сделал ей больше добра, чем зла. Его слова «чистосердечная и нежная Помпадур» вполне могут служить ей эпитафией.
Пока король Людовик ходил на войну, замок Шуази основательно перестроили и заново отделали под присмотром Габриэля, может быть, чтобы уничтожить многочисленные следы сестер де Майи, по очереди там царивших. Зато теперь короля явно не преследовали никакие призраки прошлого. Он с таким чрезмерным усердием ел, пил и предавался любовным утехам, что скоро не на шутку расхворался. Доктор уложил его в постель и устроил промывание желудка, кровопускание, поил рвотными, что в данном случае, похоже, и было самым подходящим лечением. У больного сделался жар, поэтому сочли необходимым известить королеву. В Версаль лоска- кал курьер и вскоре вернулся с письмом, в котором королева спрашивала, нельзя ли ей проведать мужа. Он ответил, что был бы счастлив видеть ее, и если она возьмет на себя труд приехать, то найдет в замке прекрасный стол, а в окрестностях Шуази множество церквей и монастырей, где можно помолиться. Уже много лет он не проявлял такого дружелюбия к королеве, поэтому она сразу же поспешила в Шуази и застала его еще в постели, но быстро идущим на поправку.
Ее водили по дворцу, показывали все переделки, новую широкую террасу, спускающуюся к реке, новую отделку дома, батальные полотна Парроселя, расширенные и усовершенствованные квартиры для слуг— словом, оказали самый любезный прием. Но — а «но» все-таки было — мадам де Помпадур, в отличие от гостей-литераторов, обедала в столовой. Конечно, королеве это было неприятно, она пришла в раздражение и смогла лишь похвалить угощение, так как достаточно долго прожила во Франции, чтобы остаться равнодушной к хорошему столу. После обеда она вдруг набросилась на герцога д’Айена с упреками за то, что он слишком много шутит по адресу своих собратьев-придворных, и предупредила, что если он не придержит язык, то скоро у него не останется ни единого друга на свете. Все испытали большое облегчение, когда она велела подавать карету и уехала к себе в Версаль.
Через несколько дней бестактно явился король Станислав осведомиться о здоровье своего зятя, который его терпеть не мог, хотя между ними было так много общего. (Станислав теперь носил титул герцога Лотарингского в утешение за потерю Польши по договору с австрийцами. Он вел счастливую, беззаботную жизнь, как в оперетте, у себя во дворце в Люневиле). Король в это время встал с постели, но был не одет и играл в карты у себя в спальне в узком кругу приближенных. Там же находилась и мадам де Помпадур в костюме для верховой езды. Бедняге старому королю Станиславу дали понять, что его тут никто не ждал, и он с обидой удалился.
Как только вернулись из Шуази, наступило время ежегодного путешествия в Фонтенбло. Слово «путешествие» означало попросту, что король переезжал из одного дворца в другой. Он вообще постоянно переезжал, хотя настоящие длинные путешествия по прекрасной земле Франции были делом неслыханным. Король ездил по одному и тому же маленькому кругу — из Шуази в Марли, в Ла Мюэтт, в Трианон, а позже — в Бельвю, Креси, Сент-Юбер и Малый Трианон. Общество, сопровождавшее его в небольшие резиденции, состояло из немногих близких друзей. Он почти еженедельно уезжал то в один такой дом, то в другой на два-три дня. Марли и Трианон были побольше, и на приглашение туда претендовало больше народу. В самом Марли помещалось всего полтора десятка человек, но зато соседние павильоны вмещали 153 постояльца и всегда бывали полны. Мадам де Помпадур никогда не любила Марли, где гостиные были слишком малы для такой толпы гостей.
Дважды в год, в июле и октябре, весь двор уезжал на шесть недель в Компьень, на военные маневры, и в Фонтенбло на охоту. В «этой стране» — речь о версальском дворе — наступало сущее великое переселение народов. Королевская семья, двор, принцы крови, министры трогались в путь, а за ними везли государственные бумаги и архивы вместе с горами мебели, столового серебра и разного белья. Все предприятие сопровождалось чудовищной суетой и вол-нениями, а также расходами. Каждый год на Рождество король объявлял даты этих поездок, и только смерть могла их изменить.