Разумеется, Морепа, опытный в политических играх, сумел убедительно ответить на этот меморандум — он ни в чем не виноват, а деньги, добавил он, которые следовало бы направить на строительство кораблей, похоже, ушли по другим каналам (камешек в огород мадам де Помпадур). Однажды утром маркиза послала за портшезом и в сопровождении мадам д’Эстрад отправилась к нему с визитом. «Никто не скажет, будто я посылаю за министрами короля». Затем очень резко спросила:
— Когда вы наконец выясните, кто пишет эти стишки?
— Как только я это выясню, мадам, то непременно извещу Его величество.
— Вы, месье, не слишком почтительны с королевской фавориткой.
— Напротив, я всегда уважал их, кем бы они ни были.
Двор, конечно, гудел новостями об этом необычном утреннем посещении. А вечером, на приеме, кто-то сказал Морепа, что у него, кажется, была интересная посетительница. «Да, — ответил он, не понижая голоса, чтобы все слышали. — Маркиза приходила. Да что толку, фавориткам со мной не везет. Я, кажется, припоминаю, что мадам де Майи приходила ко мне за два дня до того, как сестра заняла ее место, и уж, конечно, все знают, что я отравил мадам де Шатору. Я им всем приношу несчастье». Эти неосторожные слова тут же передали в личные покои короля. Морепа зашел слишком далеко. На следующее утро, присутствуя на церемонии вставания короля, он был в блестящей форме, никогда его разговор не был остроумнее и никогда король так не смеялся его остротам. Морепа объявил, что после обеда едет в Париж на чью-то свадьбу.
«Повеселитесь хорошенько», — сказал король на прощание. Сам он с маркизой собирался поехать в маленький особняк Ла Селльйозле Сен Клу в сопровождении нескольких друзей, в том числе и Ришелье. А следующим утром в восемь часов видели, как Его превосходительство отбывает в Париж в таком великолепном расположении духа, что очевидцы гадали, уж не постигло ли какое-нибудь несчастье господина де Морепа. Тогда же, в восемь часов, граф д’Аржансон, который посреди ночи получил записку из Ла Селль, явился будить Морепа, крепко спавшего после свадебного пира. Одного взгляда на лицо д’Аржансона было достаточно, чтобы министр понял, что произошло. Этот несчастный, который жить не мог без светского общества, политики, двора, протер глаза и прочитал следующее: «Г-н граф де Морепа, так как я обещал сам известить Вас, когда Ваши услуги больше не понадобятся, то настоящим и требую, чтобы Вы подали в отставку. Поскольку Ваше имение в Поншартрене расположено слишком близко от Версаля, я требую, чтобы Вы удалились в Бурж в течение этой недели, не видавшись ни с кем, кроме ближайших родственников. Просьбу об отставке пошлите г-ну де Сен Флорантену. Людовик».
Улыбающийся, как всегда невозмутимый, Морепа встал, оделся и отправился, куда было велено. Он достаточно хорошо знал своего государя, чтобы понимать, что это конец. Министров, лишившихся своего поста, всегда удаляли от двора, потому что королю неугодно было видеть их мрачные укоризненные физиономии, на которых при первой же правительственной неудаче появлялось выражение, означавшее: «А что я говорил!» И никого ни разу не возвратили из ссылки. Но Морепа повезло больше, чем другим, и он вернулся в Версаль: лет через двадцать пять Людовик XVI сделал его своим первым министром, и это оказался плохой выбор.
Герцог де Нивернэ, которого мадам де Помпадур звала «муженьком», был женат на сестре Морепа и несколько месяцев спустя, в 1749 году, он написал маркизе из Рима: «...Да будет мне позволено описать его положение. Он лишен общества, лишен каких- либо занятий, живет в сущей пустыне, где воздух нездоров почти круглый год, а дороги непроходимы с ноября по май... Вы прекрасно знаете, как хрупко здоровье мадам де Морепа. Не проходит ни дня, чтобы она не страдала от резей в желудке либо от острой боли в голове, где у нее, возможно, развивается опухоль наподобие той, что убила ее отца. Если у нее начнется лихорадка, то она наверняка умрет раньше, чем успеет приехать доктор из Парижа. И ей, и ее мужу подобная опасность грозит постоянно, и когда я думаю об этом, мое сердце разрывается. Я уверен, что смогу тронуть и Ваше сердце, и сердце короля, исполненное такой доброты и отзывчивости. Единственное, о чем мы просим — и это, кажется, достаточно скромная просьба, — чтобы Его величество позволил им жить в Поншартрене, конечно, без права появляться в Париже. В этом случае наказание все же останется достаточно мучительным...». И еще две страницы в том же духе.
Маркиза ответила только, что письмо ее совсем не удивило, потому что именно этого и следовало ожидать от такого сердечного человека, как герцог де Нивернэ, а по сути дела король проявил к провинившемуся гораздо больше внимания и милосердия, чем мог бы. Он выбрал местом его изгнания Бурж, так как архиепископом там служит ближайший друг и родственник Морепа кардинал де Ларошфуко, у которого изгнанник и поселился. А через четыре года супругам разрешили вернуться в Поншартрен, причем оба страдальца цвели здоровьем.