Жанна-Антуанегга владела актерской игрой, умела петь и танцевать — этому научил ее Желиотт из Комеди Франсез; могла декламировать наизусть целые пьесы, ведь ораторское искусство ей преподавал драматург Кребильон; игрой на клавикордах ока владела в совершенстве, что в те времена, когда нельзя было просто нажать на кнопку' чтобы зазвучала музыка, ценилось высоко. Она увлекалась садоводством и ботаникой, знала все о чудесных саженцах, которые доставляли во Францию со всех концов света, любила естественную историю и собирала редких экзотических птиц. Ее почерк, который кажется на удивление современным, был красив и четок. Она владела кистью и карандашом, увлекалась резьбой по драгоценным камням. И наконец, но не в последнюю очередь — она великолепно разбиралась в домоводстве. Брата Абеля тоже учили всему, что считалось тогда обязательным для богатого молодого человека. Еще важнее уроков было то, что дети Пуассонов росли среди людей с прекрасным вкусом, | которые понимали и уважали искусство во всех проявлениях — это были честные буржуа, которые, взяв художника под свое покровительство, щедро оплачивали заказанную работу. Позже и брат и сестра всегда следовали этому примеру в отличие от многих представителей французского высшего общества.
С младых ногтей Ренетт была настоящей чаровницей. Она очаровала своего «отчима» де Турнема, монахинь в монастыре, которые ее нежно полюбили, тревожились и справлялись о ней много лет после того, как она их покинула, а отец, мать и брат просто боготворили землю, по которой она ступала. Она росла, одаренная всем, чего может пожелать женщина, кроме одного — она никогда не отличалась крепким здоровьем. Ренетт не была красавицей в обычном понимании, но являлась истинным воплощением прелести, хотя ее облик, главное в котором составляли не столько черты лица, сколько внутреннее сияние и выразительность, не удалось передать ни одному художнику. Ее брат всегда говорил, что ни один из многочисленных портретов на нее по-настоящему не похож; действительно, они не слишком ‘ схожи и между собой. Мы узнаем ее по положению 1 тела, по изяществу линий, но не по лицу. Больше сведений о ее внешности можно почерпнуть из описаний современников в частных дневниках и мемуарах, которые оставались неизданными много лет после ее смерти.
Дюфор де Шеверни, который и сам был по происхождению буржуа и вечно завидовал брату маркизы, записал: «Ни один мужчина на свете не устоял бы перед желанием иметь такую любовницу, если бы мог. Высока, хотя и не слишком; красивая фигура, круглое лицо с правильными чертами, прекрасный цвет лица и красивые руки, глаза не так уж велики, но я никогда не видел глаз искристее, умнее и живее. Все в ней было округло, в том числе и каждое движение. Она совершенно затмила всех остальных женщин при дворе, а ведь там были настоящие красавицы».
Герцог де Люинь, старый сухарь из окружения королевы, склонен был пройтись по поводу внешности придворных дам в самых порочащих выражениях — у одной щеки ввалились, у другой нос картошкой, третья расплылась до неузнаваемости — так вот, даже он вынужден был признать, что маркиза очень хороша собой.
Принц де Круа, неодобрительно относившийся к мадам де Помпадур, без конца повторяет, что нельзя быть прелестнее ее.
Президент Эно, ближайший друг королевы, пишет о ней: «Это одна из красивейших женщин, каких я встречал».
Маркиз де Вальфон, честный и довольно простодушный солдат, утверждал: «Грацией, воздушностью облика, красотой волос она напоминала нимфу».
Версальский ловчий Леруа, расхвалив все черты маркизы, фигуру и прекрасные светло-каштановые волосы, продолжает: «В ее глазах было нечто особенно привлекательное, может быть, оттого, что трудно точно сказать, какого они цвета. ни яркого блеска черных глаз, ни мечтательной нежности голубых, ни особенной мягкости серых; этот неопределенный цвет, казалось, придавал им безграничную способность обольщать и принимать любые оттенки выражения. Действительно, выражение ее лица все время менялось, хотя никогда не замечалось разлада в ее чертах — все они выражали единую мысль, что предполагает немалый контроль над собой, и это относится к каждому ее движению. Все ее существо было на полпути между высшей ступенью элегантности и первой ступенью благородства».