Вильхельм… как трогательно и доверчиво он уверял их, что хочет просить Туру дождаться его! Ее Вильхельм очень благородный мальчик. За него она не тревожится. Хотя сердце его вспыхивает слишком легко. Ведь это уже вторая его влюбленность… Ничего, скоро он найдет другой предмет, с которым свяжет свои мечты о будущем. Слава Богу, эти маленькие приключения Вильхельма можно не принимать близко к сердцу… Дортея нежно улыбнулась в темноте… Нет, над любовными приключениями Вильхельма пока можно было только посмеиваться… Она продолжала думать о своем первенце, покуда на нее не снизошел покой, и она уснула.
Наутро, когда Вильхельм вынес охапку подушек в дорожную коляску ленсмана, там стоял Клаус и внимательно изучал устройство коляски. Вильхельм сделал вид, будто не сразу узнал его:
— Посторонись чуток…
Он положил подушки на место и пошел за другими вещами. Когда он вернулся, Клаус стоял на прежнем месте.
После того вечера братья не обменялись друг с другом ни единым словом. И нынче утром, когда они оба еще не пришли в себя после тяжелой холодной ночи, Вильхельм, во всяком случае, не собирался говорить с Клаусом больше, чем необходимо. Даже порция пивной похлебки, сваренная матерью для своих спутников, лишь немного смягчила его.
— Вилли, послушай!.. — негромко окликнул его Клаус, когда Вильхельм повернулся, чтобы снова уйти в дом.
— Да… Чего тебе? — холодно спросил Вильхельм, потому что Клаус долго молчал.
— Да нет, ничего… я только хотел сказать тебе… — Клаус покраснел и смущенно поднял на брата красивые глаза. — Мне очень жаль… жаль, что я ударил тебя ногой в лицо…
Вильхельм побледнел от гнева. Отек у него уже спал, но он знал, что вид у него самый неприглядный: половина лица зеленовато-коричневая, как мрамор, белок глаза залит кровью.
— Неужели?.. Жаль… Ишь какой чувствительный нашелся!
— Пойми, Вилли… если бы я знал, что ты с Турой… Что вы с ней друзья… Но кто ж это знал… Я думал, что и ты хочешь только позабавиться!..
Вильхельм не сразу нашел нужные слова:
— Я, позабавиться?.. Это по твоей части!..
— Да, да! — Клаус с досадой топнул ногой, но продолжал смотреть брату в глаза. Вильхельм прекрасно понимал, что Клаус хочет попросить у него прощения и ему это нелегко. — Я ведь видел, что она разрешала тебе… и думал, это всего лишь флирт. И разозлился, оттого что со мной она держалась неприступно…
— Не больно-то ты мучился. И когда только ты поймешь, что можно говорить, а что лучше оставить при себе… Будь добр, попридержи сейчас свой язык!
Клаус посмотрел на него, потом прикусил нижнюю губу и опустил глаза. Вильхельм был доволен тем, как он наказал брата, и тем, что тот почувствовал себя наказанным. Клаус отвернулся и пошел к своей коляске, Юнкер был уже запряжен. Клаус посвистывал, поправляя на нем упряжь.
Когда Вильхельм был в доме и докладывал ленсману, что коляска готова, Клаус, не дожидаясь их, выехал со двора.
И опять был уже поздний вечер, когда они приехали в Бруволд.
Первым выбежал из дома Бертель, за ним Клаус, он помог матери выйти из коляски. Бертель бросился ей в объятия, обхватил ее обеими руками и горько расплакался.
— Сокровище мое… что случилось… почему ты еще не спишь?.. — Нянюшка Гунхильд объяснила, что не смогла уложить Бертеля. Когда Клаус приехал и сказал, что остальные приедут вечером, Бертель, Биргитте и Элисабет пришли в такой раж, что с ними было не сладить, еще и часа не прошло, как девочек одолел сон и они наконец позволили уложить себя.
Дортея прошла по всему дому, не снимая плаща с капюшоном. Все было в полном порядке, в спальне ее ждал накрытый стол, перед зеркалом в подсвечниках горели свечи, любимая кровать стояла с откинутым пологом, приготовленная для сна, чистая и соблазнительная. Дортея обратила внимание на то, что детская прибрана особенно тщательно. Маленький Кристен сладко посапывал в объятиях спящей Йоханне, а на большой кровати спали все три девочки, хорошенькие и раскрасневшиеся от сна, ручки Рикке переплелись с руками старших сестер — перина, как всегда, сползла на пол.
Дортея поднялась наверх и проверила комнату для гостей, в которой должен был спать ленсман, там тоже все было в порядке — на кровать были постелены лучшие простыни, и ничего не забыто.