Клаус опустил глаза:
— Может, вас отвезет кто-нибудь другой, матушка? Я… У меня сегодня болит живот.
— Болит живот? Я этого не заметила за обедом.
— Он заболел потом. Я знаю, меня станет мутить и в конце концов стошнит…
— Неужели тебе так плохо?..
— Станет, если я увижу ее, — смущенно ответил Клаус. — Она лежит уже больше недели. А здесь в деревне такой обычай, что мне непременно придется увидеть покойницу.
Дортея и сама страшилась увидеть Марию. Она кивнула:
— Хорошо, ты останешься дома. — Однако не удержалась и насмешливо прибавила: — Это естественный страх, Клаус. Но я думала, раз ты хочешь стать военным…
— Это совсем другое дело, — пылко возразил Клаус. Но Дортея протянула ему корзину с венком, и он поспешил вынести ее в коляску.
Дортея поехала одна. «Нет у меня желания ни видеть покойную Марию, ни встречаться с капитаном», — думала она, выезжая из леса и глядя на старую усадьбу, раскинувшуюся на склоне чуть выше болота. Небольшие водяные оконца в болоте сверкали синевой, жирно блестели листья ивы, болото тонуло в буйном великолепии красок, цвели незабудки, лютики, качались легкие, кружевные соцветия пушистых болотных цветов. Лето было в разгаре…
На лугу вдоль болота паслись коровы, — значит, их все-таки еще не перегнали на сетер. Капитан, наверное, решил оставить их дома, ведь их следовало продать. Она и сама поступила точно так же.
В Фенстаде царило смятение, капитан не вышел, чтобы встретить Дортею. Ее встретила незнакомая, по-городскому одетая женщина и пригласила в дом. Женщина была очень похожа на Марию Лангсет, хотя не такая молодая и красивая. Она оказалась сестрой покойной, ее звали мадам Каксрюд. Дортея обменялась с ней обычными приветствиями и выразила свои соболезнования.
— К несчастью, я не могу показать вам мою сестру — несколько дней назад капитан приказал заколотить гроб. Гроб вы, конечно, увидите и сможете сами возложить на него ваш прелестный венок.
Дортея подавила вздох облегчения и последовала за мадам Каксрюд в залу.
Там на козлах стоял черный гроб — совсем маленький в этой огромной зале. В неярком свете, проникающем сюда сквозь завешенные полотном окна, зала выглядела еще более пустой, нежели обычно. Вещи капитана, всегда валявшиеся здесь в беспорядке — книги, оружие, музыкальные инструменты, — тоже были убраны. Клавикорды вынесли. И только портрет над канапе, где стена не так выгорела и была не такая пыльная, напоминал о фру фон Колд. Останки любовницы капитана уже начали разлагаться в гробу — трупный запах чувствовался довольно сильно, и Дортея обратила внимание, что пол под гробом недавно протерли влажной тряпкой.
Дортее было нетрудно уронить приличествующую слезу на прах Марии, когда она присоединяла свой венок к венкам, уже украшавшим гроб. Их было шесть, а ведь мало кто из крестьян имеет обыкновение присылать венки. Несмотря на свое небезупречное поведение, Мария пользовалась дружеским расположением соседей. Дортея безудержно плакала, прижав платок к глазам… и к носу — покойница была добрая, красивая, трудолюбивая и преданная, а за свои предосудительные отношения с капитаном она заплатила жизнью, так что Господь Всемогущий наверняка простит ее…
Потом мадам Каксрюд угостила Дортею бисквитом и рюмочкой вина. Ее муж тоже присоединился к ним, он был высокий, с худым, красным, костистым лицом и солдатской прической — длиной косицей, обвитой черной лентой. От него исходил неприятный запах, который смешивался с запахом разлагающегося трупа и увядших цветов, стоявшим в душной комнате. Поминальный бисквит застрял у Дортеи в горле, вино с первой же рюмки ударило в голову. Но ей пришлось немного посидеть там и выпить еще полрюмки вина, после чего было уже прилично проститься с убитыми горем родственниками.
Мадам Каксрюд сказала, что капитан не выходит из своей комнаты, он неважно себя чувствует…
Когда Дортея шла к своей коляске, ей показалось, что в одном из окон мелькнуло его лицо. Наверное, капитан топил свою совесть в норвежской Лете. Однако он все-таки позаботился, чтобы Марию похоронили достойно. Проходя мимо кухни, Дортея поняла по запаху, что там пекут и стряпают, да и зала, где стоял гроб, была красиво украшена венками и веточками брусничника, развешанными на полотне, которым были затянуты окна и зеркало, очевидно, мадам Каксрюд, знала, что полагается делать в таких случаях.