Вечером за ужином Жан-Мишель спросил:
— Кто-нибудь знает мадам Легаре?
— Странно, что ее не знаешь ты, Жан-Мишель, — удивилась мадам де Мурвиль. Жена генерала собирала фарфор и иногда заходила в галерею Гали. Правда, знакомы они не были. — Очень хороша и очень богата.
Внес свою лепту и генерал. Он высказался коротко:
— Деловая дама. Говорят, у нее хватка, как у бульдога.
— Это я уже почувствовал. — Жан-Мишель встал из-за стола, поцеловал мать и вернулся на диван. Завтра у него трудный день — прощание с одной дамой и знакомство с другой. Оранжерейный нарцисс и баловень женщин, Жан-Мишель смотрел на жизнь легко и еще ни разу не влюбился по-настоящему.
— Теперь вы понимаете, мсье де Мурвиль, что мне хочется видеть на месте этих голых стен и огромного пространства? — Гали только что закончила водить дизайнера по залам необъятной квартиры. — Вы получаете полный карт-бланш для авторских фантазий.
Вмешиваться я стану лишь тогда, когда придется — если придется — вас поторопить. Салон я планирую открыть в октябре. Ну как?
— Я принимаю ваше предложение, мадам.
— Отлично. Тогда, если вы не возражаете, мы сейчас отправимся ко мне домой, обсудим все подробно и — подпишем договор.
Возражает ли он?! Да он готов отправиться за этой женщиной куда угодно, пешком, босиком. Лишь бы позвала.
Они встретились три часа назад. Гали ждала дизайнера, как договаривались, на площади возле Грандопера. «Мой «ягуар» вы увидите сразу. Пожалуй, это единственная в Париже машина, отливающая одновременно оливковым цветом и бронзой. Но номер на всякий случай запишите». Автомобиль он нашел легко. Дверца приоткрылась.
— Мадам, вы ожидаете дизайнера?
— Да. Вы мсье де Мурвиль?
Дальше Жан-Мишель едва слышал, что ему говорила мадам Легаре. Он увидел прелестное лицо в золотистой раме небрежно рассыпанных локонов. Низкий хрипловатый голос пригласил:
— Садитесь же, мсье де Мурвиль. И, пожалуйста, пристегните ремень. — Она посмотрела, как он это делает, коснувшись душистыми волосами щеки молодого человека. Точеные руки легли на руль в роскошном чехле мягкой кожи. — Вы неважно себя чувствуете, мсье?
Если бы француз читал Маяковского, то — если бы мог! — закричал: «У меня пожар сердца!» Он чувствовал себя замечательно, восхитительно, чудесно — Жан-Мишель умирал от любви. Она оглушила де Мурвиля в тот момент, когда тонкая смуглая рука приоткрыла дверцу «ягуара». И обладательница руки это прекрасно заметила. От нее не укрылись капризные пухлые, «укушенные пчелой» губы, длинные ресницы и темные дуги бровей. И кое-что еще: «Сложен наш красавчик, судя по всему, неплохо…»
Жан-Мишель походил на античного бога. Оживший мрамор. Белоснежная бархатистая кожа — «тебе, дорогой, должны завидовать женщины». Крепкие бедра совершенной формы легко завоевывали пространство, необходимое для главного действа. Жарким пламенем отозвалась Гали на первую атаку и, перехватив инициативу, сама ринулась в бой. Оба они стоили друг друга. Первым выкинул белый флаг дизайнер: «Неужели я еще жив?» Гали могла сражаться еще, но пощадила Жан-Мишеля. Во-первых, она опытнее и — в отличие от потерявшего голову молодого человека — не влюблена. «Ни на чуть-чуть. Я хочу его. Давно мне не было так хорошо», — она усмехнулась, вспомнив, как Жан-Мишель, едва они вошли к ней в квартиру, начал целовать ее. Безумно, горячо, умело. «Одежду сбрасывали на ходу, но до постели добежали». Почти как тогда с Роже… Вот и отлично. Работать станем вместе.
Жан-Мишель, поглощенный любовью, вначале не слишком спешил с проектом, самоуверенно полагая, что и Гали (они, разумеется, перешли на «ты») пребывает в блаженной нирване. Очень скоро он убедился, что все же главное во всем этом — проклятый Салон, а он, Жан-Мишель, сначала дизайнер, а потом уже — любовник. Намучилась с молодым гением Гали изрядно. Спасала классическая метода кнута и пряника. Страстные вечера в спальне сопровождались вполне заслуженными комплиментами: «Дорогой, твое решение французского зала «просто бесподобно— именно то, о чем я мечтала». Тогда Жан-Мишель переключался на Салон. Он тащил Гали выбирать обивку для стен английской гостиной или шторы в испанский зал. Сердился, когда встречал откровенную, по его мнению, тупость. «Какие полоски? Они съедят весь интерьер!» Радовался, обнаружив в антикварном салоне возле Лувра настоящий Чиппендейл. «Девятнадцатый век».
— Может, поищем венецианское зеркало?
— Ты с ума сошла! Фирма «Баккара» еще сто лет назад научилась подделывать ранние венецианские зеркала. С резным обрамлением, между прочим. Отличить оригинал от подделки практически невозможно. Знаешь, сколько фальшивых вещей сейчас продается за подлинные! Хорошо, что я рядом.