Мы снова пошли в ресторан со статуэтками. Мадам Хаят распустила волосы.
— Вас не было на выходных, — сказал я.
— У меня была работа, — ответила она без дальнейших объяснений.
Я злился на мадам Хаят, но не мог найти причину этого гнева. Я искал эту причину, словно рылся в старом сундуке, где сам же ее и закопал.
— Ты немного рассеян, — заметила она.
Рассмеявшись, я ответил:
— Нисколечко.
Я рассказал ей о лавочнике, который подарил мне фото.
— Такие люди есть, — сказала она, — но их очень мало.
Улыбнувшись той самой своей равнодушной улыбкой, добавила:
— Дураков, знающих цену своему товару, гораздо больше.
— А ты знаешь, — спросила она, — что Земля дрожит на своей орбите, вращаясь вокруг Солнца, один раз каждые двадцать тысяч лет.
Я никогда не слышал о таком.
— Не знаешь, — сказала она.
— Когда Земля так дрожит, пустыня Сахара в Африке превращается в лес… И остается лесом двадцать тысяч лет… Потом, когда Земля снова дрожит, лес опять превращается в пустыню.
Я вгляделся в ее лицо, пытаясь понять, весело ли ей со мной.
— Честное слово, — сказала она. — Я видела это в документальном фильме. Ученые нашли следы древних лесов во время своих раскопок в Сахаре.
Она сделала глоток ракы.
— Мне кажется не очень разумным относиться к чему-либо серьезно, живя на трясущемся валуне.
— Как же нам жить, не воспринимая все всерьез?
— А как ты живешь, воспринимая все всерьез?
Мадам Хаят коснулась пальцем моей руки.
— О некоторых вещах всегда следует помнить… Во-первых, мы живем на зыбком и неустойчивом куске камня… Во-вторых, мы очень недолговечные существа… В-третьих…
Она замолчала.
— А в-третьих? — спросил я.
— А третью причину отыщи сам… Давай, ешь, закуски отличные.
Она не любила спорить и не пыталась убеждать, говорила то, что хотела, и ей было все равно, какой вывод можно сделать из ею сказанного.
Вместо медового платья на этот раз на ней было обтягивающее фиалкового цвета. Я мог видеть темную глубину между ее грудями, когда мадам Хаят склонилась над столом.
Я подумал, что Сыла может расстроиться. Мысль была похожа на смутный силуэт в полумраке улицы и быстро исчезла, но я знал, что она появится снова.
Выходя из ресторана, я чуть не сшиб статуэтку Золушки. Я был взволнован.
— Давай прогуляемся немного, — сказала мадам Хаят, — погода хорошая.
Мы пошли. Я слушал звук ее каблуков. Мы не разговаривали. Казалось, она о чем-то задумалась, но, пройдя совсем немного, вдруг остановилась.
— Я устала, — сказала она, — давай поедем на машине.
Я поймал такси. Мы сели. Мадам Хаят назвала водителю адрес. Она сидела в одном углу сиденья, я в другом, между нами была пропасть. Машина остановилась перед шестиэтажным зданием, расположенным на склоне, спускавшемся из богатого района в район среднего класса. Я заплатил таксисту, мадам Хаят не возразила.
Она открыла дверь здания ключами, мы вошли. Поднимаясь в маленьком лифте с блестящими хромированными дверями, мы не касались, но ощущали друг друга. Я вдыхал запах, напоминающий о лилиях. Мы поднялись на самый верхний этаж.
Мы вошли в ее квартиру. Убранство было на удивление простым. Кресло, обтянутое темно-коричневым бархатом, которое, судя по его потертости, стояло там всегда, рядом с ним — небольшой журнальный столик, английский зеленый трехместный диван у стены, чуть поодаль — круглый обеденный стол со свежими цветами в вазе и очень большой телевизор, который выглядел как самая дорогая вещь в доме. Двуногие торшеры, один возле кресла, другой у трехместного дивана, излучали спокойный свет.
— Присаживайся, я сварю кофе.
Я сел на диван. Чуть погодя она вернулась с кофе и села в кресло, положив ногу на ногу. Платье задралось, оголив ноги. Я сглотнул. Я совершенно не знал, что мне делать или говорить. Она соблазняла меня, а я даже не мог соблазниться должным образом.
— У вас красивый дом, — хрипло пробормотал я.
— Тебе нравится?
— Да, очень уютно.