Я вышел. Раньше я любил одиночество, но теперь чувствовал, что устал от него. Я бродил по улицам. Мне казалось, всему городу наскучило одиночество. К вечеру я вернулся в свою комнату. Немного почитал словарь мифологии, где боги похищали, «заворачивая в облака», тех, кого хотели спасти, и я задумался: похитят ли они меня тоже, или, может, жители деревни возьмут меня с собой на гулянье? Я заснул, размышляя об этом. Проснулся с чувством тревоги, что опоздаю, но до съемок еще было время. Прогулочным шагом я направился к телецентру.
Программа только началась. Как только я вошел в сияющую темноту, я посмотрел на публику: мадам Хаят сидела на своем обычном месте в своем медовом платье. И будто до этого момента мне не хватало воздуха, мои легкие вдруг наполнились — я сделал большой вдох от радости. Ее лицо отражалось на экране, через некоторое время я увидел на экране и свою грустную физиономию. Я очень удивился, ведь я думал, что счастлив.
Коротко стриженная певица в черно-желтом платье игриво напевала со сцены, а мадам Хаят танцевала со всеми, но красивее всех и наслаждалась этим больше всех. Ее тело покачивалось в такт музыке.
В перерыве мадам Хаят подошла ко мне.
— Как дела, Антоний?
— Спасибо, я в порядке. Как вы?
— Все хорошо, давай выйдем.
Мы вышли в заполненный людьми коридор и сели рядом на двух стульях.
— Давай поужинаем после шоу, — сказала она.
— Давайте, — сказал я.
Тут же наступила тишина, и толпа умолкла, расступаясь. По лестнице спустился мужчина в костюме, среднего роста, широкоплечий, с нахмуренными бровями, а за ним следовали две высокие фигуры в темной одежде. Проходя мимо, он увидел мадам Хаят и сказал:
— Как жизнь, Хаят?
— В порядке. Как твои дела?
Оба приветствия прозвучали так отстраненно, что я подумал: такую дистанцию можно увидеть только между людьми, которые когда-то были очень близки. Странное противоречие между их приятельским обращением друг к другу и отстраненностью в их голосах могло существовать только между людьми, которые разделяли очень интимные моменты и позже закрыли эту тетрадь. Я уловил это, сам не зная как. Не нужно было обладать мудростью или опытом, чтобы увидеть такие вещи, это был совершенно особенный способ приветствия, и он сразу бросался в глаза.
Больше они ничего друг другу не сказали. Мужчина с сопровождающими прошел мимо.
— Кто этот человек? — спросил я мадам Хаят.
Она холодно произнесла:
— Держись от него подальше.
Я понял, кто нашел для мадам Хаят эту работу. Меня заполнил гнев, причину и цель которого я не мог до конца понять.
Когда съемка закончилась, я подождал, пока мадам Хаят переоденется. Мы вышли вместе.
— Я пришел пешком, — сказал я, — твоя машина припаркована возле моего дома. Можем сходить за ней вместе, или я пригоню ее сюда.
— Пускай там и стоит, — сказала она, — мы не сможем найти парковку ночью, не будем заморачиваться.
— Если хочешь, можем поесть дома, — предложила она после недолгой прогулки, — я что-нибудь приготовлю. Или ты хочешь пойти в ресторан?
— Давай поедим дома. — Это прозвучало немного обиженно, словно мой голос был обижен на мадам Хаят независимо от меня.
Мы взяли такси. В большой колбасной лавке в начале склона, ведущего к дому мадам Хаят, горел свет. Она остановила такси.
— Пошли, — сказала она, — возьмем что-нибудь здесь, не будем возиться с готовкой.
Продавец поприветствовал нас:
— Добро пожаловать, мадам Хаят. Как поживаете?
— Спасибо, вы в такой поздний час работаете?
— Жду привоза товара, вот и не стал закрываться. Вдруг покупатель придет в это время.
— Как идут дела?
— Застой, прежних заработков уже нет, денег у людей мало, а у кого остались, не спешат тратить: все боятся завтрашнего дня.
Стало совершенно ясно, что мадам Хаят не из пугливых: язык, венгерская салями, бастурма, говяжья ветчина, оливье, соленья, хумус, фаршированные мидии, бутылка хорошего вина… Она жадно скупала все. Получился огромный пакет, мне было трудно его нести.
— Мы осчастливили лавочника, — сказал я.
Она взглядом спросила, что я имею в виду.
— Продавец сказал, что все боятся тратить деньги, а вы, очевидно, нет.