Когда я увидел, как Поэт спрыгнул с перил балкона, я тоже стал частью его смерти. Я соскользнул вместе с ним к черте, где кончается жизнь и начинается смерть. Поэт перешагнул черту, а я остановился на ней и не мог ни уйти в смерть, ни вернуться к жизни. Что-то внутри меня постоянно срывалось в пустоту, останавливаясь перед самым ударом о землю и снова поднимаясь. Я раз за разом переживал эту неполную смерть. Каждый раз, когда я поднимался после падения, эта неокончательная смерть била по жизни, что-то разрушая и меняя во мне. Смерть перестала быть игрой и поселилась глубоко внутри меня как страшная реальность, придающая всему новый облик. Я не мог прекратить свое постоянное падение навстречу смерти.
В такой близости к смерти время замедляется. Мысли и эмоции, пройденные на жизненном пути, освоенные и принятые как единственная реальность, теряли свой вес и скорость в этом замедленном времени. Только боль и чувство вины за то, что не смог удержать Поэта, не изменялись.
В тот вечер я встретил Эмира и Тевхиде у входа в гостиницу. Эмир сказал:
— Пойдем, я уложу Тевхиде, а потом мы немного поговорим.
— Конечно, — ответил я.
Как и мне, ему тоже нужно было поговорить. Поднимаясь по лестнице, Тевхиде взяла меня за руку и сказала:
— Поэт умер.
Я посмотрел на Эмира, тот кивнул:
— Я рассказал.
— Да, — ответил я, — умер.
— Моя мама тоже умерла, — сказала Тевхиде.
Затем она сделала паузу и задала вопрос, который, казалось, давно крутился у нее в голове:
— Мы тоже умрем?
— Однажды.
— Когда?
— Не знаю.
— Почему все умирают?
— Не знаю.
— Бабушка говорит, что мертвые отправляются на небо.
Похоже, она ждала от меня подтверждения, но я промолчал.
Их комната находилась в дальней части дома, она была без балкона, но просторнее моей, с двумя кроватями, с таким же, как у меня, журнальным столиком, старым кожаным креслом и настольной лампой с мягким светом. На журнальном столике выстроились книги.
Эмир уложил Тевхиде и начал читать ей «Алису в Стране чудес». На английском. Время от времени Тевхиде задавала вопросы, также на английском языке. Я сидел в кожаном кресле и наблюдал за ними. Они словно перенеслись в другой мир вместе с Алисой.
Когда Тевхиде уснула, Эмир спросил:
— Коньяк будешь?
— У тебя есть коньяк?
— Есть бутылочка, иногда попиваю.
Он налил на два пальца коньяку.
— Извини, что в стаканы.
Ему было стыдно подавать коньяк в стаканах для воды. Не удержавшись, я слегка улыбнулся. Он посмотрел на Тевхиде:
— Ее мама была англичанкой.
Мы молчали.
Больше он об этом ничего не говорил, а я не спрашивал, так как и раньше замечал, что он не любит говорить о прошлом. Насколько я мог судить по некоторым фразам, брошенным в беседах, Эмир принадлежал к очень древнему и очень богатому османскому роду. Бедствие, подобное тому, что настигло отца Сылы, случилось и с ним. Его родители оказались за границей.
— Почему полиция устроила облаву?
— Он издавал журнал.
— Все это лишь потому, что он издавал журнал?
Я посмотрел на Эмира с легкой жалостью и гневом, с какими Сыла смотрела на меня.
— Нас могут забрать только потому, что мы знакомы с Поэтом, что уж говорить про издание политического журнала.
Он вдруг занервничал:
— Ты серьезно?
— Более чем.
— Но это же чушь.
— Но эта же чушь не перестает быть фактом…
Эмир поморщился и сказал, словно самому себе:
— Если со мной что-то случится, о Тевхиде некому будет позаботиться.
Я вспомнил наш разговор с Поэтом и в своем голосе услышал его насмешливые и зрелые нотки:
— Ты потерял все свое состояние, живешь с ребенком в съемной комнате, человек погиб на наших глазах только потому, что издавал журнал… Тебя еще удивляет эта чушь после всего, что ты пережил?
— Не знаю. Наверное, я отказываюсь привыкать к этому бреду… Такое ощущение, что, если я признаю эту чушь реальной, я уже никогда не смогу спастись.
— Отрицание тоже не спасает.
— И это самое страшное.
— Думаешь, мне следует съехать отсюда? — сказал он, выходя из комнаты после того, как мы прикончили коньяк.
— Не знаю.
X
Все и так менялось, но после смерти Поэта, казалось, стало меняться быстрее. Приближаясь к водопаду, я чувствовал, как меня тащит ускоряющийся бурный поток. Всего полгода назад у меня была совсем другая жизнь, я был совсем другим человеком.
Я менял кожу, как пустынные змеи, про которых мы с мадам Хаят смотрели документальный фильм, я избавлялся от своей старой личности и прежних эмоций. Это был тот же я, но с новой кожей, с новыми чувствами, намного более сложными, чем старые. Мои прежние чувства лежали во мне мертвой тяжестью. У меня не осталось ничего общего с ними, кроме того, что они когда-то принадлежали мне. В той прежней безопасности чувства не занимали слишком много места, не обжигали и не причиняли боли. Они представлялись мне маленькими полевыми цветами, которые теперь засохли и рассыпались, утратив краски; их сменили новые чувства, оставляющие глубокие шрамы в моей душе. Я с изумлением вспоминаю старые, с трудом веря, что они когда-то волновали меня, и задаюсь вопросом: «Неужели это действительно было со мной?»